ПЁТР КРОПОТКИН. Сборник статей, посвященный памяти П.А.Кропоткина. 1922г.
Б. Ст—в
К развитию революционного мировоззрения П. А. Кропоткина
Часто случается, — пишет П. А. Кропоткин в своих воспоминаниях, — что люди тянут ту или другую политическую, социальную или семейную лямку, только потому, что им некогда разобраться — некогда спросить себя: так ли устроилась их жизнь, как нужно? Соответствует ли их занятие их склонностям и способностям, и даст ли оно им то нравственное удовлетворение, которое каждый в праве ожидать от жизни?.. Жизнь проходит, и нет времени подумать, некогда обсудить ее склад»1.
То же самое случилось и с П. А. до 1871 г. Обстоятельства жизни как-то складывались все так, что не было времени серьезно подумать о жизни. Но в 1871 г. «во время путешествия по Финляндии у меня был досуг. Когда я проезжал в финской одноколке по равнине, не представлявшей интереса для геолога, или когда переходил с молотком на плечах от одной балластной ямы к другой, я мог думать, и одна мысль все более и более властно захватывала меня, гораздо сильнее геологии»2. Это была мысль о жизни и ее путях. Сложна, уродлива, непонятна, несправедлива была эта жизнь, и много путей лежало на ней. Но лишь два из них рельефно выступили перед П. А.: один — это тот, по которому он уже некоторое время шел, это — наука, путь косвенного служения человечеству, другой — путь непосредственного служения человечеству, путь революционной борьбы со всеми врагами угнетенных и оскорбленных. По какому же из этих двух путей нужно было ему идти?
Наука — великое дело. И он уже знал высшие радости, доставляемые ею, и ценил их не меньше своих собратьев… «Но какое право имел я, — спрашивает он, — на все эти высшие радости, когда вокруг меня — гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба, когда все истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано изо рта {76} сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно черного хлеба для собственных детей?»3 Правда, знание — могучая сила, освобождающая человека от нищеты, голода и холода, оно — его могущественный союзник в борьбе с природой. И люди понимают это: они стремятся к знанию, «они хотят учиться, они могут учиться», но для этого им нужен прежде всего досуг, который пожирает у них аренда, подати и налоги — весь уклад современной социально-экономической жизни. «Крестьянину нужно, чтобы я жил с ним, чтобы я помог ему сделаться собственником или вольным пользователем земли. Тогда он и книгу прочтет с пользой, но не теперь… Нужно помочь народу завоевать себе досуг. Вот в каком направлении мне следует работать, и вот те люди, для которых я должен работать»4. Таковы были его тяжелые думы на свободе, в Финляндии.
И когда в это время он получил от Географического общества извещение о своем избрании ученым секретарем этого общества, он послал отказ. Интересной научной работе он предпочел тернистый путь непосредственного служения народу — освобождение угнетенного человечества.
Но найдя свой путь, смысл своей жизни, свою задачу, Петр Алексеевич не мог ограничиться одними лишь словами о прогрессе, цивилизации, культуре и филантропической деятельности угнетенным. Идти к народу с аптечкой, библиотечкой да громкими словами о прогрессе — этот путь, свойственный современной интеллигенции, не удовлетворял в семидесятых годах не только П. А., но многих, почти всю передовую русскую интеллигенцию того времени. Семидесятник и шестидесятник знали, что «все эти звонкие слова насчет прогресса, произносимые в то время, как сами делатели прогресса держатся в стороне от народа, все эти громкие фразы — одни софизмы. Их придумали, чтобы отделаться от разъедающего противоречия…»5
Цельная, всегда гармоничная и активная натура П. А. требовала соответствующего, гармонирующего с его миропониманием активного мироотношения. Бессознательно уже в то время тянулся он к жизни новой, где «все будет достоянием всех», где каждый будет «давать по своим способностям и получать по своим потребностям». И к этой жизни пошел он в сером тумане метафизических начал диалектики, романтического «хождения в народ», вылившегося затем в террор у одних и в стремление к реформизму у других.
«Хождение в народ», захватившее в то время лучшую часть русского общества, не давало, как показывал уже опыт, ожидаемых результатов. Становилось ясно, что оно одно недостаточно, что оно {77} одно слишком паллиативно. Одностороннее увлечение работой в народе (и только там) вело лишь к усилению централизованного деспотизма. Необходимо было, следовательно, как можно сильнее расшатать эту машину не только на периферии, но и в центре, необходимы были, иначе говоря, революционные средства борьбы со всем миром крови и лжи. Только при этом условии «хождение в народ» имело свой смысл, а главное, могло бы принести ожидаемые результаты. Реакцией на романтическое увлечение «хождением в народ», не принесшего чаемых и ожидаемых результатов, был другой односторонний путь — террора. В противоположность первому, этот путь пытался разрешить задачу в центре, игнорируя периферию, забывая народ. Ни тот, ни другой путь, как и путь либерального реформизма, по которому уже шел П. А. некоторое время в Сибири, не могли удовлетворить его. Он выбрал иной путь, путь всемогущей революционной борьбы с современным миром лжи и крови, выбрал — и пошел по нему, но пошел не ощупью, не наугад, как шло большинство революционеров того времени, а прямо и уверенно: его миросозерцание покоилось на естественных, более или менее точных, науках, методы которых к этому времени далеко уже ушли от гадательности. «Я хочу действовать, но я хочу знать где и как мне действовать», — говорило его проснувшееся и прозревающее «я».
И казалось, что он, естественник-материалист, скорее всего мог бы пойти путями материалистического понимания истории, путями марксизма, который в то время овладевал постепенно умами большинства революционеров. Но ни тогда, ни к концу своей жизни П. А. не подошел к марксизму: к этому его не допускало не только его миропонимание, но и мироощущение, роль которого в целостном, едином по своему существу мировоззрении велика.
Кажущаяся на первый взгляд стройность, выдержанность и логика марксизма не находили себе отклика в душе П. А. Кропоткина. Внутренняя противоречивость марксизма, не воспринимаемая, быть может, в то время еще его сознанием, вызывала в его мироощущении целую бурю протеста, всякий раз, когда он пытался уложить марксизм как-нибудь в свое мировоззрение. Искусственная спайка между гегельянством и дарвинизмом, а главное, признание принципа «борьбы за существование» основным и единственным двигателем человеческого общества не могло найти себе места в стремящейся всегда к ясности и определенности личности Кропоткина.
Исходя из диалектики Гегеля, марксисты в объяснении исторического процесса вынуждены были признать бессилие диалектического метода. И тогда ему на помощь был насильственно, в принудительном порядке, по-социалистически, притянут модный закон Дарвина «борьба за существование», перефразированный в «классовую борьбу». Эта «классовая борьба» была признана единственным двигателем прогресса. Утверждение «борьбы за существование» основ{78}ным фактором истории было понятно в устах апологетов рынка, «гениев буржуазного тупоумия», возводящих борьбу в звание фактора прогресса в целях оправдания крови и лжи, но абсолютно было непонятно и неприемлемо для того, кто держал путь в царство равенства и братства.
Кроме этого, Кропоткин чувствовал, а может быть даже уже понимал, что фатализм, к которому приводил экономический материализм со своей теорией последовательных стадий развития, — по существу глубоко реакционен. В нем находило и находит и сейчас себе оправдание все подлое и трусливое, из него вырастали и вырастают все виды принудительного, покоящегося на порабощении человека полицейского или государственного социализма, он же порождает и питает так называемый буржуазный, лояльный социализм6. Всего этого, повторяем, не мог не чувствовать и не понимать Кропоткин. Вот почему он не примкнул к марксизму ни тогда, ни позже, а присоединился к другому течению социализма, выявленному в Юрской Федерации, деятели которой шли путями установленного вехами их революционного миросозерцания, выкованного в борьбе как с буржуазией, так и с благонамеренными и государственными социалистами, т. е. марксистами. Путь Юрской Федерации был путь практического освобождения, далекий от туманных, полных метафизики и политиканства теорий. Ее задача была «заняться делом федеративной организации ремесел, так как это — единственное средство обеспечить успех социальной революции. Такая федерация создаст истинное представительство труда; она должна быть совершенно независимой от всякой правительственной политики». Если к этому прибавить, что этот путь был тот путь, на котором каждый всегда мог сверять свои действия со своими мыслями, мог, так сказать, достичь гармонии между мироощущением, миропониманием и мироотношением, иными словами, мог избежать разъедающего внутреннего противоречия, этих последствий всяких программных, из партийной дисциплины вытекающих действий, то станет понятным сближение П. А. с Юрской Федерацией.
Последующие затем годы упорной, сознательной и серьезной работы над собой выковывали окончательно его безвластно-социалистическое мировоззрение. И то, что некогда не укладывалось в его мировоззрении лишь вследствие интуитивно-протестующего его мироощущения, — «борьба за существование» как единственный фактор истории — становилось все яснее и понятнее. «Когда, позднее внимание мое было привлечено к отношениям между Дарвином и социологией, я не мог согласиться ни с одной из многочисленных работ, так или {79} иначе обсуждавших этот, чрезвычайно важный, вопрос. Все они пытались доказать, что борьба за средства существования каждого отдельного животного против всех его сородичей и каждого отдельного человека против всех людей является “законом природы”. Я, однако, не мог согласиться с этим взглядом, так как убедился раньше, что признать безжалостную внутреннюю борьбу за существование в пределах каждого вида и смотреть на такую войну как на условие прогресса, — значило бы допустить и нечто такое, что не только еще не доказано, но и прямо-таки не подтверждается непосредственным наблюдением»7. Наблюдения привели его к другим выводам. Он понял, что считать борьбу за существование двигателем, единственным фактором эволюции — не только однобоко неправильно, но и безусловно вредно.
Понятие «борьба за существование», внесенное в науку Дарвином, было сужено многочисленными его последователями и подражателями до крайних пределов. В то время как Дарвин понимал борьбу за существование как борьбу против неблагоприятных условий, стоящих на пути развития животного мира, как приспособление живых существ к среде, их физическое, духовное и нравственное развитие и прогресс, его последователи свели это понятие к беспощадной борьбе между живыми существами, жаждущими крови своих собратьев. Борьбу живого существа с природой, в самом широком смысле, за свое существование они свели к борьбе отдельных индивидов одного и того же вида.
Принимая «борьбу за существование», конечно, с соответствующими коррективами, П. А. Кропоткин нашел, что наряду с этим есть другой основной закон в жизни — солидарность, взаимная помощь. «Едва только мы начинаем изучать животных… как тотчас же замечаем, что хотя между различными животными видами, и в особенности между различными классами животных, ведется в чрезвычайно обширных размерах борьба и истребление, — в то же самое время, в таких же или даже еще больших размерах наблюдается взаимная поддержка, взаимная помощь и взаимная защита среди животных, принадлежащих к одному и тому же виду или, по крайней мере, к тому же сообществу»8. Анализируя коллективную жизнь животного мира, от простейших форм ее и до сложнейших — человеческого общества, и наблюдая то прямое поражающее обилие фактов солидарности, коими богат животный мир вообще, П. А. понял то огромное значение, какое имеет во всех областях коллективной жизни животного мира закон солидарности, закон любви в самом широком смысле последнего слова. И значение этого закона тем более велико, что солидарность двигает коллективную жизнь человека — общество {80} всегда вперед (такова, по крайней мере, роль любви была до сих пор и такова будет она, безусловно, еще долго); между тем как движение производимое «борьбою за существование» идет всегда по двум направлениям — вперед и назад. Принятие закона «борьба за существование» как двигателя общественной жизни вынуждает нас мириться с диалектически сменяющимся прогрессом и регрессом при огромном количественном и качественном преобладании последнего. Человеческое же сознание не может и не хочет мириться с регрессом: вместе со всей природой человека оно самым категорическим образом протестует против всякого регресса.
Найдя один из основных законов коллективной жизни — взаимопомощь, Кропоткин всю свою жизнь посвятил борьбе за торжество этого закона, за торжество не только в теории, но и на практике, не только в умах людей, но и в их жизни. Но проповедуя этот закон, он в то же время всю свою жизнь боролся с диким законом «борьбы за существование», проповедуемого и словом и делом сторонниками кровавого и лживого мира сего, гениями буржуазного и государственно-социалистического тупоумия. В этой своей активности против мира сего, его крови и обмана, его пота и лжи, его деспотизма и подхалимства, — коренное отличие Кропоткина от многих других учителей и проповедников любви, активно относящихся лишь к своей идее, но остающихся безразличными или даже пассивно воспринимающих противоположную идею — идею дикой кровожадной борьбы, вкоренившуюся и прочно обосновавшуюся в жизни.
Петр Алексеевич любил человечество, любил угнетенных, чего не достает почти всем революционерам нашего времени, как показали и прежние, и современная нам русская революции, сорвавшие маски лицемерия почти со всех революционеров, маски благожелателей угнетенного человечества, и показавшие их истинное лицо самых заурядных, изголодавшихся в подполье властолюбцев.
Но любя, П. А. умел и ненавидеть, ненавидеть угнетателей человечества, чего не достает большинству проповедников любви, теоретически и практически не воспринимающих закона действия и противодействия. Он умел страстно любить, любить человека, но в то же время ему была знакома ненависть, которая порою бывает священнее и чище самой любви. Он был полный революционер, и в этой полноте — основное значение его не только для нашего времени и для нашего народа, но для всех времен и для всех народов.
1921 г., февраль.
{81}
ПРИМЕЧАНИЯ
1 «Записки революционера».
2 То же.
3 То же.
4 То же.
5 То же.
6 Редакция не разделяет вполне такого взгляда автора на теорию экономического материализма. — Прим. редакции.
7 «Взаимная помощь».
8 То же.
| < Назад | ОГЛАВЛЕНИЕ | Вперед > |
Источник: Электронная библиотека им. Усталого Караула
http://karaultheca.ru/rus-an/sbornik1922.htm