П.Кропоткин. Речи Бунтовщика. 

---

Война^[1]

Европа представляет в настоящую минуту печальное, но поучительное зрелище. С одной стороны мы видим усиленное движение дипломатов и маклеров по торговле народами, усиливающееся каждый раз, как только на старом континенте запахнет порохом. Создаются и разрушаются союзы; целыми областями и их населениями торгуют как скотом: их продают, чтобы обеспечить себе союзников. – «Наш торговый дом гарантирует вашему столько-то голов человеческого стада, столько-то десятин лугов, чтобы их пасти, такие то порты для вывоза их шерсти!» – и все в этом торге стараются наперерыв обойти друг друга. На политическом, воровском языке, это называется дипломатией.

С другой стороны мы видим бесконечные вооружения. Каждый день приносит нам новые изобретения, ради более успешного истребления наших ближних, новые расходы, новые займы, новые налоги. Издавать патриотические возгласы, объявлять себя воинствующим патриотом, раздувать ненависть между народами – становится ныне самым выгодным ремеслом, и в политике, и в газетном деле. При этом не щадят даже детей: мальчуганов собирают в казармы и воспитывают в них ненависть к пруссаку, к англичанину, к итальянцу; их приучают слепо повиноваться правителям настоящей минуты, будь они синие, белые или черные – все равно. А когда Этим детям минет двадцать один год, их нагружают, как вьючных скотов, пулями, провизией, оружием, лопатами, хозяйственными принадлежностями и всякой всячиной, дают в руки ружье, велят маршировать под трубные звуки и учат душить друг друга направо и налево, никогда не справляясь о том, зачем и для какой цели это нужно? «Кто бы ни стоял перед вами: немецкие или итальянские бедняки, или даже ваши собственные братья, восставшие из-за куска хлеба, – все равно: как только раздается сигнал, убивайте без разбора!»

Вот к чему приводит вся мудрость наших правителей и воспитателей! Вот все, что они сумели дать нам, как идеал и это – в то время, когда бедняки всех стран уже протягивают друг другу руки поверх государственных границ!

«Вы не захотели социализма? Ну, так будет у вас война, семилетняя, тридцатилетняя!» говорил Герцен после 1848 года. И она пришла. И если сейчас пушки на минуту замолкли, то только для того чтобы солдатам дать перевести дух, накануне новых разгромов на новых местах. Вот уже десять лет как нам угрожает всеобщая европейская война, всеобщая свалка народов, хотя мы и не знаем, из-за чего именно будем мы драться, на чьей стороне, против кого, во имя каких принципов и кому на пользу?

Когда в прежние времена происходили войны, люди, но крайней мере, знали за что они жертвовали собою. – «Такой-то король оскорбил нашего: – идем, стало быть истреблять его подданных!» – «Такой-то император хочет отнять у нашего такие то земли. Умрем, братцы, чтобы сохранить их за Его Христианским Величеством!» Люди сражались из-за соперничества королей, это было глупо, а потому короли и не могли набрать для этой цели больше нескольких тысяч человек. Но из-за чего теперь целые народы набрасываются друг на друга?

Монархи уже не имеют большого значения в вопросах войны. Королева Виктория, если и обижается за оскорбления, которые ей наносят во Франции, то англичане с места не двинутся, чтобы отомстить за нее. А между тем, можете ли вы поручиться, что через два года Франция и Англия не передерутся из-за господства в Египте? То же самое происходит и на Востоке. Каким бы властолюбивым и злым деспотом он ни был, каким бы великим человеком он себя ни воображал, Александр ІІІ, император всероссийский, претерпит со стороны Андраши и Сольсбери всевозможные оскорбления и не двинется из своей гатчинской берлоги, пока петербургские финансисты и московские фабриканты – теперь именно они называют себя «патриотами» – не велят ему двинуть свои войска.

Происходит же это от того, что в России, как и в Англии, Германии и Франции, дерутся уже не из-за каприза королей, а ради сохранения барышей и умножения богатств каких-нибудь всемогущих Ротшильдов или Шнейдеров, или же Морозовской компании, или ради откармливания финансовых и промышленных тузов международного денежного рынка. Соперничество королей уступило теперь место соперничеству между буржуазными обществами.

Правда, в Европе все еще говорят о «политическом преобладании». Но переведите это отвлеченное понятие на язык вещественных фактов, посмотрите, в чем, например, выражается в настоящую минуту политическое преобладание Германии, и вы увидите, что дело идет здесь просто об экономическом преобладании на международных рынках. Цель стремлений Германии, Франции, России, Англии, Австрии есть теперь совершенно не военное господство, а господство экономическое. Это – право навязывать соседям свои товары, свои ввозные пошлины; право эксплуатировать народы с отсталой промышленностью; исключительное право строить железные дороги в странах, где их нет, и приобретать, таким образом господство на тамошнем рынке; наконец, возможность отнимать от времени до времени у соседа, то какой-нибудь порт для «оживления» своей торговли, то какую-нибудь область для «сбыта излишка своих товаров».

Когда в настоящее время происходит война, то мы деремся за то, чтобы доставить нашим крупным промышленникам 50 процентов дохода, чтобы обеспечить финансовым баронам господство на бирже, чтобы прикинуть акционерам угольных копей и железных дорог крупный, миллионный доходец. Так что, если бы мы были сколько нибудь последовательны, мы заменили бы хищных птиц, посаженных на наши знамена, золотым тельцом, всяких Георгиев-победоносцев, – мешком золота, а названия полков, которые прежде давались по всяким высочествам, мы заменили бы именем царей промышленности и финансов: «Третий полк Полякова, десятый Морозовский, двадцатый Ротшильда». Тогда, по крайней мере, знали бы, ради кого убивают.

Открыть новые рынки, навязать свои, хорошие или худые товары – таково основание всей современной политики. Такова настоящая причина войн нашего века.

Англия была первою страною, заведшею в восемнадцатом веке крупную промышленность ради вывоза. Она обезземелила крестьян, довела их до нищеты, собрала своих неимущих в города, приставила их к усовершенствованным машинам, увеличила в сто раз производство и завалила свои склады горами продуктов. Но эти товары не предназначались для фабриковавших их рабочих. Что, в самом деле, могли покупать, те, которые ткали шерстяные и бумажные ткани, когда их заработка едва хватало на то, чтобы кое-как прокормиться и выкормить детей? И вот английские корабли начали бороздить океаны, ища покупателей на европейском материке, в Азии, в Океании, в Америке, в полной уверенности, что нигде они не встретят себе соперников. Нужда, самая ужасная нужда, царила в английских городах; но фабриканты и торговцы обогащались не по дням, а по часам: привозимые из-за границы богатства скоплялись в руках кучки людей, а политико-экономы других европейских государств восторгались этому и приглашали своих соотечественников следовать по той же дорожке.

Но уже в конце прошлого века Франция вступила на путь того же развития, и точно также начала организовываться для производства в крупных размерах, ради вывоза. Еще до революции, Франция уже становилась страною развитого фабричного производства (по тому времени) и богатой мировой торговли. Революция, передавши власть в руки буржуазии и обогативши буржуазию, готова была дать новый толчок в этом же направлении. Тогда английские буржуа заволновались. Они взволновались гораздо больше этим движением во Франции, чем ее республиканскими заявлениями и кровопролитием в Париже, и при поддержке аристократии всей Европы, Англия объявила войну на смерть французской буржуазии, грозившей закрыть европейские рынки для английских продуктов. В продолжении многих лет – мы узнаем это теперь – Англия держала на жалованьи Пруссию, Австрию и Россию, чтобы воевать против Франции.

Исход этих войн известен. Франция была побеждена, но завоевала себе место на рынке, и обе буржуазии, английская и французская, даже составили одно время трогательный союз, признавши друг друга сестрами.

Но Франция скоро зашла слишком далеко. Производя все больше и больше для вывоза, она стала стремиться захватить себе рынки, не принимая во внимание промышленного прогресса, постепенно распространявшегося от Запада к Востоку и охватывавшего все новые страны. Французская буржуазия стала стараться расширить все более и более круг своей эксплуатации. В течение восемнадцати лет она терпела иго Наполеона третьего, все надеясь, что узурпатор сумеет навязать всей Европе экономическое господство Франции, и она стала отворачиваться от него только тогда когда заметила, что он к этому неспособен.

В самом деле, новая нация, Германия, стала вводить у себя тот же самый экономический порядок. Она точно также начала опустошать деревни и скучивать бедноту в городах. Она точно также начала производить в крупных размерах. А так как достаточно трех или четырех миллионов фабричных (считая в том числе женщин и детей), чтобы произвести несравненно больше товара, чем сколько могут купить доведенные до нищеты крестьяне и рабочая беднота самой страны, то и немецкой буржуазии скоро потребовались внешние рынки. Обширная промышленность, вооруженная усовершенствованными машинами и поддерживаемая широко-распространенным техническим и научным образованием, накопляет горы продуктов, предназначенных не для тех, кто их производит, а для вывоза, для обогащения господствующего класса. Капиталы накапливаются и ищут выгодного помещения в Азии, Африке, Турции, России; так что берлинская биржа соперничает с парижской и лондонской и стремится взять над ними верх.

Тогда, среди немецкой буржуазии стал раздаваться единогласный крик: «Объединимся, все равно под каким знаменем, хотя бы даже под прусским, и воспользуемся приобретенной силой для того, чтобы навязать соседям свои продукты и свои тарифы, чтобы завладеть лучшими портами на Балтийском, а, если можно, то и на Адриатическом море, в Средиземном, в Азии, в Африке! Надо сломить военную силу Франции, грозившей двадцать лет тому назад подчинить всю Европу своему экономическому господству, и заставить ее подчиниться торговым договорам в интересе Германии».

Последствием этого была война 1870 года. Франция не господствует больше на рынках: к обладанию ими стремится теперь Германия, в соперничестве с Англией. В свою очередь немцы стараются теперь, из жадности к барышам, расширить свою эксплуатацию, распространить ее на весь мир, не обращая внимания на биржевые «крахи», на необеспеченность и на бедность, подкапывающиеся под ее экономическое здание. Африканские берега, китайские нивы, польские равнины, русские степи, венгерские «пушты», розовые долины Болгарии – все возбуждает жадность немецкого буржуа. Все ему нужно. И всякий раз, когда немецкий торговец проезжает по этим едва обработанным равнинам, через эти города, еще стоящие на степени мелкой промышленности, через эти безмолвные реки, его сердце обливается кровью. Воображение рисует ему, как хорошо сумел бы он извлечь из этих неразработанных богатств мешки золота, как ловко смял бы он этих людей под иго своего капитала. И вот он клянется принести когда-нибудь на восток «цивилизацию», т. е. эксплуатацию; а пока, старается навязать свои товары и железные дороги Италии, Австрии и России.

Но и эти последние страны тоже освобождаются, в свою очередь, от экономической опеки соседей. Они точно также входят мало-помалу в круг «промышленных» стран, и их молодые буржуазии в свою очередь жаждут обогащения при помощи вывоза. В несколько лет Россия и Италия сделали гигантский скачок в расширении своей промышленности, а так как доведенный до крайней нищеты крестьянин не может ничего покупать, то русские, итальянские и австрийские фабриканты точно также пытаются расширить свой вывоз. Для этого им нужны рынки, а так как европейские рынки уже заняты, то они принуждены обратиться к Азии или Африке, где им неминуемо грозит, рано или поздно, война из-за дележа кусков добычи. Италия стремится овладеть Абиссинией, Россия – Манджурией и Монголией, все в интересах своих капиталистов и фабрикантов, и много еще войн можно предвидеть, раньше чем якобы «цивилизованные» страны поделят между собою всю Азию и Африку.

Какие же союзы могут удержаться при таком положении дел, зависящем от самого характера, который придают промышленности люди ею управляющие? Союз Германии с Россией есть чисто дело приличия^[2]. Александр и Вильгельм могут обниматься сколько угодно, но нарождающаяся русская буржуазия от души ненавидит буржуазию немецкую, которая платит ей тою же монетой. Всем еще памятен шум, поднятый в немецкой прессе, когда русское правительство повысило на одну треть ввозные пошлины. – «Война против России», говорили тогда немецкие буржуа и те из рабочих которые за ними следуют, «была бы у нас еще более популярна, чем война 1870 года!»

А знаменитый союз Германии с Австрией? Как будто бы он точно также не построен на песке, и как будто бы эти две державы, т. е. эти две буржуазии, так уж далеки от серьезной распри из-за ввозных пошлин? А державы-близнецы Австрия и Венгрия?

Разве они тоже не готовы объявить друг другу таможенную войну, потому что их интересы относительно эксплуатации южных славян оказываются диаметрально противоположными? А сама Франция, не разделена ли она точно также на север и юг, по вопросу о тарифах?

Да, вы не хотели социализма – и вы будете иметь войну! И вы будете иметь ее в течение целых тридцати лет, если только Революция не положит своим взрывом конец этому нелепому и безобразному положению вещей. Все пресловутые средства, как третейский суд, поддержание равновесия, уничтожение (на бумаге) постоянных армий, «разоружение» и т. п., – все это не более как прекрасные мечты, лишенные всякого практического значения. Только одна Революция, которая передаст землю, орудия, машины, сырые продукты и все общественное богатство в руки производителей, и организует производство так, чтобы потребности тех, кто производит все, были удовлетворены, – только она одна сможет положить конец войнам из-за рынков.

Каждый должен работать для всех, и все для каждого – таково единственное условие водворения между народами того мира, которого все они громко требуют, но осуществлению которого мешают те, кто захватил в свои руки все общественное богатство.

___________