П. Кропоткин.
Революция в России.
Перевод Л. Комина.
С. Петербург.
Книгоиздательство “Эхо“.
1906.
Примечание к электронной публикации.
Работа П. А. Кропоткина «Революция в России» — исторический очерк о политической ситуации и событиях 1904-1905 гг. в России.
Вниманию читателей скан брошюры 1906 года и электронный текст. В печатном издании гла́вы пронумерованы римскими цифрами. В современной редакции для каждой главы добавлены aбреже́ (краткое содержание разделов книги).
Революция в России.
I.
Система полицейского произвола. Убийство министра внутренних дел Плеве. — Возникновение больших профессиональных союзов, их объединение в общий федеративный Союз Союзов. Идея Учредительного собрания. — Расстрел мирной демонстрации в Москве. — Деятельность Гапона. Расстрел шествия к Зимнему дворцу, последствия этого события. — Забастовки в Польше, их требования. Расстрелы манифестаций в Польше, теракты как реакция на расстрелы.
События в России следуют одно за другим с поразительной быстротой, характеризующей обыкновенно революционные периоды. Прошло девять месяцев с тех пор, как я писал о распространении в России агитации в пользу конституции. Съезд земских представителей, робко высказавшийся за желательность введения в России представительных учреждений, был первым шагом русского общества в этой борьбе, разгоревшейся с такой силой. Самодержавие, год тому назад такое несокрушимое на вид и готовое вынести не один штурм, теперь принуждено сознаться, что ему пришел конец. Между этими двумя гранями произошло немало событий первостепеннейшей важности. Их необходимо припомнить, если мы желаем вывести более или менее верные заключения относительно вероятного развития русской революции в будущем.
15 июля 1904 года всемогущий министр внутренних дел Плеве был убит социалистом-революционером Сазоновым. Плеве хотел поддержать самодержавие еще лет на десять; он верил в неограниченную силу полиции и так ее поставил, что полиция при нем являлась самым деморализованным и наиболее опасным элементом в государстве. Чтобы навсегда сокрушить оппозицию, Плеве не поколебался выселить административным порядком в отдаленные места империи до 30.000 лиц. Он тратил огромные суммы на охрану своей особы и, проезжая по улицам в сопровождении полицейских и агентов тайной полиции на велосипедах и автомобилях, чувствовал себя в полной безопасности, как никто в России, даже сам царь. Но все оказалось напрасным. Система полицейского произвола была осуждена, и никто из приближенных царя не решался ее поддерживать.
Шесть недель пост министра внутренних дел оставался вакантным. Николай II принужден был, скрепя сердце, призвать Святополк-Мирского в надежде, что этот последний даст земствам возможность выработать нечто среднее между неограниченным самодержавием и смягченными его формами, допускающими в том или ином виде народное представительство. Это сделано было в ноябре 1904 года на съезде земских представителей, осмелившихся потребовать „гарантий личности и неприкосновенности жилища“, „местного самоуправления и автономии“, „сближения правительства с народом“ — путем учреждения особого выборного собрания народных представителей, которые бы принимали участие в законодательной деятельности и в обсуждении бюджета с правом контроля над администрацией. Как ни была скромна эта декларация, она все-таки послужила сигналом к общей агитации. Правда, прессе запрещено было принимать участие в обсуждении этих вопросов, но тем не менее все газеты, городские думы, ученые общества и многие частные кружки обсуждали их. Наконец в последних числах декабря представители интеллигенции организовались в большие союзы — союзы инженеров, адвокатов, фармацевтов, учителей — и, наконец, в общий федеративный Союз союзов. В скором времени эта агитация далеко опередила робкую резолюцию земцев. Учредительное собрание на основе всеобщей, равной, прямой и тайной подачи голосов стало лозунгом всех конституционных собраний. Лозунг этот становится таким же популярным, как известные параграфы Хартии во времена чартистского движения в Англии. Учащаяся молодежь первая вынесла эти резолюции на улицу. Чтобы выразить свою солидарность с ними, студенчество организовало грандиозные манифестации в Москве, Петербурге и других университетских городах.
В Москве великий князь Сергей Александрович приказал стрелять в совершенно мирную демонстрацию. Многие были убиты, и с этого дня смерть великого князя стала решенным делом. События, по всей вероятности, не пошли бы дальше, если бы молодое движение не встретило в этот момент энергичной поддержки со стороны петербургских рабочих. Это совершенно изменило характер дальнейших событий. Русское правительство всегда ставило себе задачей всеми силами бороться с пропагандой, вносимой интеллигенцией в среду крестьян и рабочих; с другой же стороны, сближение с крестьянскими и рабочими массами и пропаганда среди них идей свободы и социализма всегда были целью революционной молодежи за последние 40 лет, начиная с 1801 г. Сама жизнь помогала им в этом. В течение последнего пятидесятилетия рабочее движение играло весьма важную роль в европейской жизни; оно так приковывало к себе внимание печати, что никакими мерами нельзя было предупредить проникновение этих идей в Россию. Большие забастовки 1896—1900 гг. в Петербурге и центральной России, рост рабочих организаций в Польше, удивительный успех в западной и юго-западной России еврейской рабочей организации Бунда — все эти явления показывают, что русские рабочие идут в своих стремлениях рука об руку с западными их собратьями.
Здесь нет необходимости говорить о том, что уже было изложено Георгием Гапоном в его автобиографии, — именно о том, как удалось ему сгруппировать в несколько месяцев значительную массу рабочих вокруг всякого рода читален, чайных, потребительских обществ и т. д. и как он со своими друзьями из среды рабочих организовал эту массу и объединил во имя высших целей несколько тысяч человек. Эта подпольная работа вполне им удалась, и, когда организованным ими рабочим Гапон и его друзья внушили мысль пойти en masse к царю и представить ему петицию с требованием конституционных гарантий и экономических реформ. Около 70.000 человек дали клятву поддержать задуманную демонстрацию, хотя почти достоверно было известно, что она будет разогнана силой оружия. Рабочие более чем сдержали данное слово: собралось около 200.000 человек, во что бы то ни стало хотевших достигнуть Зимнего дворца, несмотря на стрельбу. Император, как теперь стало известно, уехал в Царское Село, отдав приказ встретить демонстрантов ружейными залпами. С этой целью столица была разделена на военные участки, каждый с особым штабом, с новой телеграфной сетью, с перевязочными пунктами. Солдаты стреляли в толпу на расстоянии нескольких десятков футов. От двух до трех тысяч женщин и детей пали жертвой трусости и упорства правительства. Чувство ужаса, которым проникнуты рассказы очевидцев об этом избиении, превосходит всякое описание. Никогда из их памяти не изгладятся эти ужасные сцены, как ужасы кораблекрушения остаются навсегда запечатленными в памяти спасшихся пассажиров. Слова Гапона о „порождениях ехидны“, произнесенные им по адресу правительства после этой кровавой расправы, раскатились по всей России и далеко отозвалась, подобно маньчжурским залпам. Характер движения сразу изменился после январской бойни. Все иллюзии рассеялись. Раз правительство не остановилось перед этой жестокой, трусливой и преступной расправой, стало ясно, что его насилиям и злодействам не будет конца. Иллюзия милостивого самодержца, отечески пекущегося о нуждах своих подданных, отошла в область преданий. Её место заняло недоверие ко всему, что исходит сверху; идеал демократической республики, который был формально усвоен только некоторыми социалистами, теперь вошел даже в сравнительно умеренные программы. Народ верил, что царь его может принять: этим воспользовались, завлекли его к Зимнему дворцу и там расстреляли. Подобные преступления не забываются в истории. Если правительство хотело терроризовать рабочих, то январское избиение имело как раз противоположное действие. Оно дало новый толчок рабочему движению по всей России.
Пять дней спустя после страшного „Владимирского воскресения“ в Варшаве началась забастовка; за ней последовали забастовки в Лодзи и во всех индустриальных и горнопромышленных центрах Польши. В один день варшавская забастовка охватила до 100.000 рабочих и сделалась всеобщей. Все фабрики были закрыты, трамваи не ходили, газеты не выходили. Студенты присоединились к движению, их поддержали воспитанники средних школ. Приказчики, служащие в банках и во всех общественных и коммерческих учреждениях, ресторанная прислуга последовательно присоединялись к забастовке. Лодзь примкнула к Варшаве. Два дня спустя забастовка охватила Домбровский горнопромышленный округ. Восьмичасовой рабочий день, повышение заработной платы, политические свободы, автономия Польши с польским сеймом, заседающим в Варшаве, — таковы главвные требования забастовщиков. Итак, уже в польских стачках мы встречаем все те характерные черты, которые сделали октябрьскую стачку таким страшным орудием борьбы против разлагающегося самодержавия.
Если бы правители России имели хоть смутное представление о происходящих пред их глазами событиях, они поняли бы, что на сцену выступил новый могущественный фактор — именно забастовка, в которой принимают участие все классы населения, и что поэтому ничего более не остается, как согласиться на предъявленные требования, иначе вся государственная машина будет потрясена до самого основания. Но они остались глухи к указаниям современной европейской истории, как всегда были глухи к урокам истории; когда забастовщики, организовав грандиозные манифестации, вышли на улицу, они не нашли ничего лучше, как отдать приказ: „расстрелять их“. В два дня в Варшаве было убито около 300 мужчин и женщин, 100 — в Лодзи, 43 — в Сосновицах и 42 — в Островце; и так по всей Польше. После этих новых убийств различные классы общества теснее сомкнулись между собой против общего врага и поклялись бороться, пока не одержат полной победы. В то же самое время в различных частях Польши происходит целый ряд убийств и покушений на жизнь провинциальных губернаторов, полицейских офицеров, жандармов, сыщиков; ни одного дня не обходилось без подобных случаев. По подсчету, произведенному в августе, число зарегистрированных в Польше террористических актов доходило до 95, при чем лишь в немногих случаях виновные были задержаны. Они обыкновенно укрывались; все население, очевидно, помогало им.
II.
Крестьянское движение в России: его спокойствие, единство, умеренные требования. — Более радикальный характер крестьянского движения на Кавказе. — Общая идея крестьян: требование права на землю.
Вместе с тем в России не прекращались и крестьянские волнения, начавшиеся еще два года тому назад. Эти волнения, как всегда бывает с крестьянскими движениями, возобновлялись в начале зимы и прекращались с наступлением времени жатвы. Они приняли значительные размеры в Прибалтийских провинциях, в Польше и Литве, в центральных губерниях — Черниговской, Орловской, Курской и Тульской, в среднем Поволжье и в особенности в западном Закавказье. Бывали недели, когда русские газеты отмечали в день от десяти до двенадцати случаев крестьянских волнений. Во время жатвы число их уменьшалось, а теперь, когда время полевых работ уже прошло, крестьянское движение началось с новой силой. В этих волнениях крестьяне обнаружили поразительное единство действия, замечательное спокойствие и выдающиеся организационные способности. В большинстве случаев требования их отличались умеренностью. Крестьяне прежде всего торжественно собирали мир, потом просили священника отслужить молебен для успеха предприятия, выбирали в качестве делегатов наиболее зажиточных хозяев в деревне и шли со своими требованиями к помещику. Они брали у помещика все, что нужно им было для поддержания своего существования до будущей жатвы, или же рубили дрова в его лесу; если 10 крестьяне не встречали противодействия, они ограничивались этим и той же дорогой обыкновенно возвращались домой; или же они отправлялись к помещику и заявляли ему, что, пока он не согласится отдать всю свою землю их обществу по назначаемой ими цене — обыкновенной и справедливой оценке, никто у него ни землю не станет арендовать, ни работать не будет у него по найму, а также предлагали ему уехать из деревни. В других местах, где отношения с помещиками были хорошие, крестьяне предлагали им продать всю землю обществу по той цене, по какой в данной местности продавались отдельные, дробные участки земли; или же взамен того они предлагали помещикам годовую ренту, а если он сам желает хозяйствовать, то выражали готовность работать у него за справедливую плату, обыкновенно выше принятой. Но чрезмерно высоких арендных плат, отдачи земли посредникам или другим деревням, чтобы заставить ближайших своих соседей работать за более низкую плату, этого они никогда не допустят.
Что касается Кавказа, то гурийские крестьяне поступали еще радикальнее. Они отказывались работать на помещиков, прогоняли всякое начальство, выбирали своих судей и организовывали независимые крестьянские общины, охватывавшие всю территорию, наподобие тех, которые в течение нескольких столетий существовали в старых контонах — Швиц, Ури и Унтервальден.
Все эти факты говорят одно и то же. Деревенская Россия не успокоится до тех пор, пока не будет сделано чего-нибудь существенного в смысле национализации земли. Теоретики меркантильной школы экономистов могут обсуждать этот вопрос без конца, не приходя ни к какому определенному решению, но крестьяне ждать более не хотят. Помещики, очевидно, не вводят улучшенных систем земледелия на владеемых ими землях; они просто извлекают выгоду от недостаточности крестьянского надела и высоких налогов, которыми обременены крестьяне; они берут чрезвычайно высокую арендную плату и заставляют крестьян переплачивать кулакам, которые сдают землю от себя. Крестьяне во всей России, по-видимому, согласны в одном: „Пусть правительство платит помещикам, если уж это необходимо, а нам нужна земля. При более совершенных приемах обработки мы будем извлекать из неё гораздо больше, чем помещики, не ведущие сами хозяйства и получающие главный свой доход от гражданской и военной службы“. Такие паллиативные меры, как сложение недоимок и уничтожение выкупных платежей, объявленные царем 18-го ноября прошлого года, несомненно не произведут никакого впечатления на крестьян. Они понимают, что в настоящее время, особенно в виду ожидаемого голода, никаких недоимок с них нельзя взять. С другой стороны, люди, хорошо знающие крестьян, единогласно свидетельствуют, что в общем настроении крестьян — француз сказал бы mentalité — произошла радикальная перемена. С тех пор как начал существовать мир, крестьянин был отдан на попечение урядника и волостного старшины, и, что хуже всего, во всякий момент в нем могли усмотреть крамольника, засечь его до смерти вопреки всем законам или отдать на расстрел казакам. Теперь его уже нельзя успокоить и вернуть к повиновению одними жалкими реформами или обещаниями. Таково впечатление всех, кто близко стоит к современной крестьянской жизни. Изменившееся настроение крестьянских масс сказалось как на официальном крестьянском съезде, бывшем летом прошлого года, так и на неофициальных съездах, собранных партией социалистов-революционеров более чем в ста селениях восточной Европы. На всех съездах выражалось одно и то же мнение: мы требуем земли и получим ее.
III.
Россия охвачена революционным пламенем, но правительство идет только на частичные уступки. — Наступает время полного коренного пересмотра всех учреждений.
Крестьянские волнения, распространившиеся на огромное протяжение, подобно волнам, перекатывались из одного конца России в другой, охватывая то ту, то другую часть страны. Их одних было бы достаточно, чтобы выбить из колеи обычное течение русской жизни. Но к крестьянскому движению присоединилось еще общее пробуждение городских рабочих, не желавших долее безропотно сносить свое унизительное положение; все образованные классы открыто восстали против старой системы; такие обширные окраины, как Финляндия, Польша, Кавказ, потребовали полной автономии; другие же, как Сибирь, Прибалтийский край, Малороссия наконец каждая губерния заявили о необходимости введения широкого местного самоуправления и освобождения от гнета петербургской бюрократии; все это сделало ясным до очевидности, что наступает время полного коренного пересмотра всех учреждений.
И если уже делать при подобных обстоятельствах какие-нибудь уступки новому духу времени, то нужно делать их прямо и искренно, с глубоким сознанием важности предпринимаемого дела; они не должны быть вынужденным, случайным положением вещей в данный момент; нет, они должны явиться зрело-обдуманным шагом, диктуемым ясным пониманием сущности переживаемого страной исторического момента. Всякий мыслящий наблюдатель, всякий сколько-нибудь изучивший народную психологию поймет это. К сожалению, ни сознательности, ни чувства ответственности незаметно было и следа у тех, которые в течение последних двадцати месяцев были вершителями судеб России. Как я указывал в своих мемуарах, некоторые частичные уступки, если бы правительство сделало их в конце царствования Александра II или при вступлении на престол его сына, были бы встречены с энтузиазмом; сделанные вовремя, они проложили бы путь медленному и постепенному переходу от абсолютизма к представительному образу правления. Даже в 1895 году, когда императором сделался Николай II, было еще не поздно выступить на указываемый путь. Для всех, кого созданная бюрократией атмосфера не лишила способности ждать, было ясно в то время, что десять лет спустя — в ноябре 1904 года — такие наполовину вынужденные уступки, как „законосовещательное собрание“, будут неизбежны.
События последнего десятилетия — студенческие беспорядки 1901 г., режим Плеве, непростительные промахи последней войны — вырыли глубокую пропасть между Россией и правительством. Январские избиения еще более углубили эту пропасть. Только открытое признание за народом его права выработать себе конституцию и полная, честная амнистия, как залог доверия, могли бы избавить Россию от кровавых ужасов последних месяцев. Всякий разумный государственный человек понял бы это, но беспринципный придворный карьерист Булыгин, снискавший доверие при дворе, был не таков. Своею политикой он хотел только выиграть время, надеясь, что какое-нибудь обстоятельство даст событиям более благоприятное для его повелителя направление. С одной стороны, даются обещания, как в декабре 1904 года и марте 1905 года, а с другой — пускаются в ход репрессии, но не прямо, — в этом нужно признаться, — а более или менее в замаскированном виде, согласно методам политики фон-Плеве. Летом прошлого года смертные приговоры выносились десятками. Ненавистные приемы абсолютистской политики, характеризовавшие режим Плеве, возродились в еще более возмутительной форме. Генерал-губернаторам были предоставлены полномочия, формально принадлежащие лишь одному министру внутренних дел. Например, одесский генерал-губернатор десятками выселил людей из города и в числе их бывшего ректора новороссийского университета Ярошенко, которому приказано было выехать в Вологду!
В это время вся Россия была охвачена революционным пламенем и переживала ряд таких событий, как восстание мусульман и резня в Баку и Нахичевани, восстание в Одессе, во время которого были сожжены все строения в порту, бунт на броненосце „Князь Потемкин“, вторая серия забастовок в Польше, новые избиения в Варшаве, Лодзи и других крупных промышленных центрах, ряд волнений в Риге, достигших своего апогея в уличных битвах 15 июня прошлого года, нечто в роде беспрерывных аграрных волнений, ставших регулярными, но сравнительно небольших по своим размерам. Открытое восстание охватило всю Россию. Кровь лилась на улицах всех больших городов просто потому, что царь не хотел сказать слова, которое положило бы конец самодержавию его и придворной камарильи. Только к концу лета он был вынужден сделать некоторую уступку, выразившуюся в издании манифеста о созвании Государственной Думы, объявленного 6 августа 1905 года.
IV.
Ограниченные полномочия Государственной Думы. — Народные массы не допущены к участию в выборах и в политической жизни страны. — Забастовка булочников и типографских рабочих в Москве, вооруженное сопротивление, осада и расправа над забастовщиками. — Объявление всеобщей забастовки, ее распространение из Москвы на все главные центры империи. Успех всеобщей забастовки: царь подписывает указ, определяющий основы гражданской свободы населения. Государственная дума становится законодательным органом. — Всеобщая забастовка в Финляндии, ее успех: отмена всех исключительных мер, принятых по отношению к Финляндии.
Общее удивление и недоверие — вот слова, которые лучше всего характеризуют впечатление, произведенное этим манифестом. Для всякого, кто сколько-нибудь изучал человеческую психологию, было ясно, что ни одно выборное собрание, представляющее народ, не может оставаться чисто совещательным учреждением без всяких законодательных полномочий. Если бы даже Дума и могла осуществиться в том виде, какой ей был придан советниками Николая II, она все-таки не ограничилась бы ролью совещательной палаты. Полагать, что подобная Дума будет выражать свою волю в форме советов, а не в форме законов, и не будет их защищать как таковых, — просто нелепо. В акте о созыве Государственной Думы в подобных началах нужно видеть только попытку затянуть дело, выиграть время. Вот новое доказательство неискренности правительства. По мере того как раскрывался истинный смысл Государственной Думы, становилось все более ясным, что подобная Дума никогда не соберется; русским не пришлось проделать комедии выборов в Булыгинскую Думу. При этой системе выборов Петербург с населением около 1.500.000, несмотря на его богатство, дал бы всего только 7.000 избирателей, в других больших городах с населением от 200.000 до 300.000 в избирательные списки было бы занесено от двух до трех тысяч лиц или даже, может быть, лишь несколько сотен. Девяносто-миллионная крестьянская масса была так основательно профильтрована многостепенной системой выборов, что для избрания немногих депутатов допускались лишь несколько тысяч выборщиков; что касается четырех миллионов русских рабочих, то они совершенно были устранены от всякого участия в политической жизни страны. Очевидно, только фанатика избирательной борьбы могла заинтересовать перспектива потерять время на такую бессмыслицу, как избирательная кампания при подобных условиях. Кроме того, печати по-прежнему мешал свободно говорить надетый на нее намордник, военное положение оставалось в силе, а провинциальные губернаторы правили, как неограниченные сатрапы, высылая всех неугодных им людей. Общественное мнение в России, естественно, приходило к убеждению, что Государственная Дума не соберется и никакой компромисс не может иметь места, как бы ни ратовали за него умеренные земцы.
Вмешательство рабочих решило дело — и опять дало новое направление движению. В Москве в октябре месяце прошлого года началась забастовка булочников, за ней последовала забастовка типографских рабочих. Эти забастовки не были делом революционных организаций: они были делом самих рабочих; но забастовка булочников и типографщиков, будучи вначале простым выражением экономического недовольства, разрослась и распространилась на все отрасли труда, захватила Петербург, а потом и всю Россию. Эта революционная манифестация имела столь внушительный характер, что самодержавие должно было капитулировать перед ней. Когда в Москве началась забастовка булочников, по обыкновению были вызваны казаки. Но терпение московских рабочих истощилось. Казакам они оказали вооруженное сопротивление. Около трехсот человек забаррикадировались на чердаке, и началось настоящее сражение между осажденными рабочими и казаками. Последние, как всегда, победили осажденных и изрубили их.
Тогда была объявлена всеобщая забастовка. „Пустяки — всеобщая забастовка невозможна“, говорили умники. Но рабочие настойчиво останавливали все работы в городе и имели полный успех. Через несколько дней забастовка стала всеобщей. Легко можно вообразить, что перенесли рабочие за эти две недели, когда работы прекратились, а запасы пищевых продуктов подходили к концу. Но они вынесли все. В Москве не было в продаже ни хлеба, ни мяса; освещения на улицах также не было. Всякое движение на железных дорогах было совершенно приостановлено, и горы жизненных припасов, которые при обычном течении жизни ежедневно притекали в Москву, портились, остановившись в дороге. Газеты не выходили, среди публики обращались только прокламации стачечных комитетов. Тысячи пассажиров, стекавшихся к такому большому центру, как Москва, не могли двигаться дальше и расположились на станциях железных дорог. В почтовых учреждениях скоплялись кипы писем и складывались в особых кладовых. Забастовка, постепенно распространяясь, охватила всю Россию. Как только забастовала Москва, центр России, за ней последовали и все другие города. Забастовка прежде всего встретила поддержку в Петербурге, и здесь рабочие обнаружили поразительные организационные способности. Затем энтузиазм беднейших классов и их преданность общему делу привлекли к забастовке и другие классы: приказчики, конторщики, банковские чиновники, актеры, фармацевты, адвокаты, учителя присоединились к забастовке. В общей забастовке против правительства соединилась вся страна; оставались только войска, но отдельные солдаты и офицеры часто участвовали на митингах забастовщиков, и в рядах мирных демонстрантов нередко можно было заметить мундиры; во время демонстраций рабочие с удивительным тактом избегали столкновений с войсками. Через несколько дней всеобщая забастовка распространилась на все главные центры империи, не исключая Финляндии и Польши. Москва страдала от недостатка воды, а в Варшаве не было топлива. Пищевые продукты поступали на рынок в очень незначительных размерах; большие и малые города были погружены в абсолютный мрак. Фабрики не дымили, движение на железных дорогах было приостановлено, трамваи не ходили, ни биржа, ни банки, ни театры, ни школы не функционировали. В некоторых местах рестораны были закрыты, и служащие были распущены; рабочие заставляли хозяев гасить огонь после 7 часов. В Финляндии домашняя прислуга даже отказывалась работать до 7 час. утра и после 7 час. вечера.
Вся жизнь замерла в городах. Но рабочие не давали никаких поводов для употребления оружия и восстановления порядка путем избиения. И это более всего раздражало правительство. Новое оружие, более страшное, чем уличная война, было испробовано и дало поразительные результаты. Тревога, охватившая царя и его приближенных, достигла высшей степени. Царь в то же время совещался с консервативной придворной партией (Игнатьев, Горемыкин, Штюрмер, Стишинский), которая советовала вовсе не делать никаких уступок, и Витте, который явился выразителем более либеральных воззрений. Царь последовал советам этого последнего, убедившись, очевидно, что консерваторы не согласятся рисковать своей репутацией, а может быть, даже жизнью для спасения самодержавия. Поэтому 17 октября он подписал указ, в котором объявил, что его „непреклонная воля — даровать населению:
1) незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и сходок;
2) не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, все классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку;
3) установить, как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силы без одобрения Государственной Думы и чтобы выборным от народа была обеспечена возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей“.
В тот же день граф Витте был назначен главой министерства, которое он сам должен был формировать, и царь скрепил своею подписью меморандум председателя совета министров, в котором говорилось, что „прямота и искренность в утверждении гражданской свободы“, „стремление к устранению исключительных законов“ и „устранение репрессивных мер против действий, явно не угрожающих обществу или государству“, должны стать задачей его деятельности, как главы министерства. Поэтому правительство должно „воздержаться от всякого вмешательства в выборы в Государственную Думу“ и „не противодействовать её решениям, пока они не расходятся с историческим величием России“.
В то же время началась всеобщая забастовка в Финляндии. Все население поддержало ее с замечательным единодушием, и, когда сообщение с Петербургом было прервано, в Гельсингфорсе циркулировали самые нелепые слухи о революции в России. Настойчивость финского народа вынудила генерал-губернатора подать царю донесение о необходимости удовлетворить все требования, предъявленные населением Финляндии. Царь согласился с этим и тотчас же издал манифест об отмене всех исключительных мер, принятых по отношению к Финляндии, а также и знаменитого указа 1899 г., нарушившего конституцию Финляндии; в этом манифесте говорилось о созыве финского сейма и возвращении к status quo, существовавшему до Бобрикова. В интересах будущего развития России нельзя не пожелать, что в тот же день не было принято аналогичной меры относительно Польши — не было издано манифеста об учреждении и созыве польского сейма в Варшаве. Сколько кровавых столкновений предупредила бы подобная мера! И насколько прочнее было бы будущее развитие России, если бы Польше была гарантирована возможность устраивать свою жизнь согласно её собственным желаниям!..
V.
Председатель совета министров Граф Витте, его идеи и политические воззрения. — Акт об амнистии, составленный Витте.
17 октября граф Витте сделался председателем совета министров. Будущее значение событий в значительной степени зависит, несомненно, от того, как он будет пользоваться предоставленными ему широкими полномочиями. Теперь со всех сторон можно слышать вопрос: „Что за человек граф Витте?“ Настоящего русского премьер-министра часто представляют Неккером русской революции, и, нужно признать, сходство между Витте и Неккером простирается гораздо дальше простой аналогии в их историческом положении в момент крушения абсолютной монархии. Подобно Неккеру, Витте — удачный финансист и также меркантилист; он поклонник крупной промышленности; совершая с помощью своих органов и Рокфеллеров грандиозные операции как в самой России, так и на её окраинах, Витте склонен видеть в России просто фабрику для делания денег. Но политические воззрения Витте не отдаются широтой; его идеи — это идеи Неккера, изложенные французским министром в его сочинении “Pouvoir Exécutif“, вышедшем в свет в 1792 году. Политический идеал Витте — либеральная полу-абсолютная, полу-конституционная монархия. В ней Витте хотел бы занять место рядом с обессиленным монархом и играть роль Бисмарка, опираясь на подчиненный ему буржуазный парламент. В этот парламент он согласен был допустить десяток, другой рабочих членов — этого было вполне достало, чтобы не обидеть видных рабочих агитаторов и дать возможность рабочим заявить о своих нуждах парламентарным путем. Витте смел, умен, энергичен. Но он никогда не будет великим государственным деятелем: так, ему кажется наивным убеждение, что в политике, как и во всем, полная неискренность даст наилучшие результаты. В политике, которую несколько лет тому назад вел Спенсер в защиту „принципов“ в политике, Витте, я думаю, стал бы на сторону его оппонентов, и он в глубине души, мне кажется, преклоняется пред „всесильной политикой доллара“ Сесила Родса.
В России относятся к Витте с полнейшим недоверием. Его влияние на Николая II, по всей вероятности, преувеличено. Витте никогда не требует от властелина слишком многого: он боится, что тот повернется к нему спиной и отдаст его в руки своих реакционных советников, которых он понимает и любит, без сомнения, больше, чем Витте. Это обстоятельство совершенно упускают из вида. Но Витте, как и его французский предшественник, благоговеет пред силой самодержавия и бюрократии и с недоверием относится к массам. При всей своей смелости он все же не решился на коренной переворот, так для этого трудно было бы опереться на какой-либо определенный принцип. Но Витте казалось более удобным ограничиться неопределенными обещаниями, не торопясь с их осуществлением. Русское общество в праве было сказать о нем: Timeo Danaos dona ferentes.
Всеобщее неодобрение, вызванное политикой Витте по отношению к вопросу об автономии Польши, заставило всех более или менее выдающихся либеральных деятелей России отказать ему в поддержке; а с другой стороны, среди русского общества получило широкое распространение мнение, что Витте способен очень далеко пойти в своих компромиссах с дворцовой партией. Во всяком случае даже умеренные земцы — мы это видим теперь — не могли одобрить его политику как в вопросе о народном представительстве, так и во второстепенном вопросе об амнистии. Он отказался провести всеобщее избирательное право и не мог гарантировать полной амнистии — требования, предъявленного ему земскими делегациями. Прямота и искренность в утверждении народной свободы — принципа, которому премьер обещал следовать в своей политике — еще до сих пор ни в чем не находят себе подтверждения. Военное положение не только осталось в силе в тех местностях империи, где оно уже было введено, но сверх того было распространено и на Польшу. А что касается неискренности, то ей мог бы позавидовать Победоносцев.
Многословие указа об амнистии заставляет заподозреть его искренность. Акт о полной амнистии можно изложить в четырех или пяти строчках. Но акт об амнистии, составленный Витте, представляет длинный документ, написанный с явным намерением обмануть читателя относительно истинного его смысла; не называя вещей своими именами, этот документ вместо того полон ссылок на номера статей свода законов. Кроме того, он очень запутан и, по мнению русских юристов, возбуждает тысячи спорных вопросов. Очевидно, во всяком случае — одно. Лица, заточенные, буквально замурованные в одиночку в 1881 — 1886 годах в Шлиссельбургскую крепость, варварский режим которой известен всему свету, согласно пунктам указа об амнистии не будут освобождены. Они подлежат высылке на пять лет в Сибирь в качестве поселенцев, вероятно, в самые нездоровые её местности — и это после 24-х- летнего заключения в клетке, после стольких лет абсолютного одиночества и оторванности от внешнего мира! Что касается тех, которые были доведены до отчаяния режимом Плеве и не остановились перед террористическими актами, они будут оставлены еще на десять, на двенадцать лет в Шлиссельбурге, в этой русской Бастилии: амнистия к ним не применяется.
Эмигрантам же, живущим за границей было предписано возбудить ходатайство перед русским департаментом полиции о выдаче особого удостоверения на право въезда. Повсюду, как только совершался коренной перелом в общей политике страны, объявлялась полная амнистия, как залог доверия к России было отказано в этом. Одни слова, слова и слова. Их можно похерить одним почерком пера. Подобным образом обещания конституции, данные австрийским императором после венской революции 13 марта 1848 года, были забыты несколько месяцев спустя. И как только революционный пыл охладился, население столицы жестоко расплатилось за свою доверчивость. Не ту же ли самую политику задумали в Царском Селе? Объявление Польши на военном положении является, к сожалению, первым шагом к повороту в сторону реакции.
VI.
Первая победа над самодержавием. Манифестации и всеобщий энтузиазм. Требования манифестантов. — Защитники абсолютизма организовывают вооруженные нападения на манифестантов. Разжигание национальной вражды, погромы. — Начало русской революции, ее характерные черты.
Первая победа, одержанная русским народом над самодержавием, была встречена всеобщим энтузиазмом и ликованием. Толпы, иногда в несколько сот тысяч человек мужчин и женщин всех классов общества, ходили по улицам столицы с бесчисленными красными флагами; энтузиазм охватил и провинцию, даже самые захолустные города. Правда, это было не одно только ликование, — демонстранты выставляли три определенных требования. Прошло три дня после опубликования указа, которым самодержавие ограничивало свои права, а манифеста об амнистии все еще не было, и в Петербурге 21-го октября стотысячная толпа шла на штурм дома предварительного заключения; но в десять часов вечера один из рабочих депутатов сообщил толпе слова Витте, подкрепленные им честным словом, о том, что указ о всеобщей амнистии будет опубликован в эту же ночь. Затем делегат сказал: „Берегите свою кровь для более важных случаев. В одиннадцать часов мы получим ответ Витте, и, если он нас не удовлетворит, собирайтесь завтра к шести часам на улицах, где кому удобнее, для дальнейших действий“. И громадная толпа — я привожу эти подробности со слов очевидца — спокойно разошлась, сознавая новую силу — рабочих делегатов, народившуюся во время этой забастовки.
Тут нужно обратить внимание еще на два факта, помимо амнистии. Казаки оказались самым гнусным орудием в руках реакции. Всегда готовые обрушиться на безоружную толпу с нагайками, шашками и винтовками, они смотрят на это как на молодецкую потеху; они охотно участвовали в подавлении восстаний в надежде на грабежи. С другой стороны, нельзя было поручиться и за то, что мирные демонстранты каждую минуту не будут расстреляны войсками: народ требовал удаления войск и в особенности казаков, отмены военного положения и учреждения народной милиции, подчиненной органам городского самоуправления.
Как известно, прежде всего в Одессе, а потом и в других городах празднично настроенные толпы демонстрантов подвергались нападениям со стороны шаек, состоящих главным образом из мясников и всяких подонков общества, иногда вооруженных и очень часто предводимых городовыми и полицейскими офицерами в штатском платье; всякая попытка со стороны радикальных демонстрантов револьверными выстрелами отразить эти нападения тотчас же вызывала ружейные залпы казаков; лишь только из средины толпы демонстрантов раздавалось несколько отдельных выстрелов, — может быть, полицейский сигнал, — и войска начинали расстреливать мирных граждан. В Одессе имели место организованный грабеж и избиение мужчин, женщин и детей, особенно в беднейших еврейских кварталах; войска стреляли в импровизированную студенческую милицию, которая пыталась предупредить избиения и положить им конец.
В Москве издатель „Московских Ведомостей“ Грингмут и часть духовенства, под влиянием пасторского послания епископа Никона, открыто проповедовали о необходимости „силой смирить интеллигенцию“; импровизированные ораторы говорили перед толпой у Иверской часовни, проповедуя избиение студентов. Результатом этой агитации была осада университета, окруженного толпами „защитников порядка“; студенты расстреливались войсками, а люди, вдохновленные статьями „Московских Ведомостей“, подстерегали по ночам студентов и убивали их. Так, в одну ночь были убиты и смертельно ранены 21 человек. Адвокаты, по собственной инициативе, начали расследование по делу об этих избиениях; но уже теперь можно кое-что сказать о них.
Если расовая вражда играла важную роль при погромах в Одессе и других крупных городах, то этого нельзя сказать относительно Твери (сожжение здания земской управы), Томска, Нижнего Новгорода и большинства других городов с чисто русским населением. Однако же беспорядки и в этих городах имели столь же дикий характер и произошли в одно и тоже время. Организующая рука видна во всем этом, нет сомнения, что погромы и избиения были организованы монархической партией. Она посылала своих депутатов в Петербург с князем Щербатовым и графом Шереметевым во главе и была принята Николаем II весьма милостиво; она открыто выступает в „Московских Ведомостях“ и воззваниях епископов Никона и Никандра, приглашавших своих единомышленников открыто объявить войну радикалам, странно было бы, конечно, думать, что самодержавие самодержавный режим, превращающий всякого полицейского чиновника в маленького царя, сдадутся без сопротивления и не будут защищаться всеми доступными им средствами, не останавливаясь даже перед убийствами.
Русская революция, несомненно, будет иметь своих Фельянов и Мюскадинов. Но эта борьба в России необходимо должна еще осложниться расовой ненавистью. Возбуждение взаимной вражды между разными национальностями всегда было излюбленной политикой русского правительства. В Финляндии финнов и карельских крестьян натравливали на шведов, в Прибалтийском крае возбуждали латышей против немцев, в Польше же — крестьян против помещиков; православных старалась натравить на евреев, татар — на армян и т. д. Характерной чертой политики Игнатьева, а потом Витте было разжигание расовой и национальной вражды в целях подавления социалистической пропаганды. Для русской полиции эти погромы всегда были выгодны, так как они давали и широкий простор для краж и грабежей. Поэтому достаточно было одного-двух намеков свыше — и несколько реакционных газет и два епископа не постеснялись выступить с открытой проповедью погромов и избиений, которая, быть может, вызвала ужасную бойню в Одессе и погромы в других городах.
Подобные столкновения между темными силами прошлого и молодыми представителями будущего не прекратятся до тех пор, пока могучий поток, разлившийся благодаря поднятой революционной буре, по всей стране не войдет в свои берега. Английская революция продолжалась с 1639 года по 1655 г., французская — с 1789 г. до 1794 г., и за той и другой следовал смутный период, продолжавшийся около тридцати лет. Нельзя ожидать, что русская революция окончит свое дело в несколько месяцев. Но одну характерную черту можно отметить теперь. До настоящего времен виновниками кровопролития являлись не революционеры, а защитники абсолютизма. С января прошлого года уже насчитывается около 25.000 убитых. Но вся эта масса убийств падает на защитников самодержавия. Победа над самодержавием, заставившая его отречься от своих прерогатив, была достигнута забастовкой единственной в летописях истории по единодушию и самоотречению принимавших в ней участие рабочих масс. Для одержания этой победы не было пролито ни капли крови.
То же самое справедливо и относительно деревни. Помещичьей собственности, несомненно, нанесен удар, который сделал фактически невозможный возврат к прежнему status quo в области землевладения. Если в деревне и была пролита кровь, то она была пролита войсками, призванными для защиты монополии на землю, а не теми, кто хотел эту монополию уничтожать. Что касается крестьян, то они уже высказались против мести. Другая замечательная черта русской революции — это выдающаяся роль, которую играют в ней рабочие. Не социал-демократы, не социал-революционеры и не анархисты идут во главе настоящей революции, а представители труда, рабочие люди. Уже во время первой всеобщей забастовки петербургские рабочие выбрали 132 делегата, которые и составили „Совет союза рабочих“; делегаты же из своей среды избрали исполнительный комитет, в составе 8 человек. Никто не знал ни их имен, ни их адресов, но все повиновались их резолюциям, как приказам. На улицах они появлялись в сопровождении пятидесяти или шестидесяти вооруженных рабочих, окружавших делегата кольцом, так что к нему никто не мог приблизиться. Теперь петербургские рабочие, без сомнения, расширили свою организацию; хотя их делегаты и вошли в сношения с революционными партиями, но совет все-таки сохранил свою полную самостоятельность. Подобные организации возникли, вероятно, в Москве и в других городах; в настоящее время рабочие систематически вооружаются, чтоб отразить абсолютистские черные сотни. Что касается силы рабочей организации, то она лучше всего характеризуется следующим фактом. В то время как бюрократы-законники сидели над своими казуистическими законами о печати, рабочие простой публикацией в своей нелегальной газете „Известия совета рабочих депутатов“ карательной резолюцией отменили предварительную цензуру. „Мы объявляем, — говорилось в этой резолюции, — если издатель какой-либо газеты станет посылать свое издание в цензуру до выхода его в свет, мы конфискуем на улицах эту газету, а рабочие в этой типографии будут сняты (стачечный комитет в этом окажет содействие); если же, несмотря на это, газета все-таки будет выходить, изменнику будет объявлен бойкот, и машины будут сломаны“. Вот благодаря чему прекратила свое существование предварительная цензура в Петербурге. Старый закон еще действовал, но de facto текущая пресса стала свободной. Несколько лет тому назад рабочие латинских стран выдвинули всеобщую забастовку, как орудие осуществления своей воли. Как показала русская революция, они были правы.
Если всеобщая забастовка принудила к сдаче институт самодержавия, насчитывающий за собой многовековую давность, то не подлежит никакому сомнению, что всеобщая забастовка окажется в состоянии сломить силу капитала; рабочие с присущим им здравым смыслом, который они не раз так блестяще доказывали, найдут средство для решения рабочего вопроса; они сделают из индустрии не одно только средство личного обогащения; они заставят ее служить интересам общества. Я всегда думал, что русская революция не ограничится реформой политических учреждений; она, подобно революции 48 года, пытается разрешить социальный вопрос. Полувековой опыт социалистического движения в Европе не может не повлиять на течение событий. Доминирующее положение, занятое трудом при современном кризисе, по-видимому, подтверждает это мнение. Не стоя близко к рабочей среде, я не берусь предсказывать, как далеко зайдет социальный переворот, какие конкретные формы примет движение; некоторые шаги несомненно уже сделаны в этом направлении.
Сказать, что в России уже началась революция, в настоящее время — уже не метафора и не пророчество. Это факт. И удивительно, как повторяется история: не в отдельных событиях, конечно, а в психологии борющихся в ней сил. Правящие классы ничему не научились. Они по-прежнему неспособны понять реальное значение развертывающихся перед ними событий, так как им застилает глаза искусственность окружающей их атмосферы. В то время как лишь своевременные уступки, откровенное и прямое признание необходимости новых форм жизни могли спасти страну от потоков крови, они соглашались пойти на уступки лишь в последний момент и то неискренно, с затаенным желанием вернуться на старый путь. За последние десять месяцев убито 25.000 человек. Зачем это было нужно, если в октябре пришлось признать то, что упорно отрицали в декабре? К чему репрессии и избиения, если через несколько месяцев всеобщее избирательное право сделается основой народного представительства в России, а автономия Польши в области законодательства будет признана для России единственным средством удержать Польшу? Ведь принуждено же было правительство признать, что только автономия может сохранить для России Финляндию — и это после целого ряда насильственных мер! Нет, они не хотят признать того, что ясно всякому живущему вне одуряющей атмосферы петербургских бюрократических сфер.
К счастью, русская революция стоит теперь на верном пути. Две силы, игравшие в революции главную роль, именно городские рабочие, заключившие братский союз с интеллигентной молодежью, и крестьяне проявили замечательную согласованность в своих действиях. В иных случаях эта согласованность являлась даже сама собой; они избегали бесполезного кровопролития, и в этом можно видеть залог будущего торжества русской революции. Единодушие, самоотвержение, глубокое сознание своих прав, обнаруженные рабочими во время всеобщей забастовки, произвели сильное впечатление на войска; теперь пропаганда рабочих начинает проникать в те слои населения, из которых вербовалась черная сотня; скоро самодержавие лишится всякой опоры.
Главную опасность представляют теперь государственные деятели, влюбленные в „порядок“. Под влиянием встревоженных за свои интересы помещиков они могут прибегнуть к массовым избиениям для подавления крестьянских волнений; но тогда последует такое мщение, последствий которого трудно, почти совсем невозможно предвидеть, как показал первый год русской революции. У русского народа есть единомыслие, без которого невозможен ни один серьезный переворот в политической жизни страны, есть способность согласовать свои действия, что также необходимо для успеха; поэтому настоящее движение должно без сомнения восторжествовать. Смутное время пройдет, и Россия выйдет из него обновленной; тогда русский народ сумеет приняться за эксплуатацию колоссальных природных богатств своей родины; он найдет пути для утилизации их в интересах всех; русский народ будет противником всякого кровопролития; он выступит поборником мирного развития на пути к достижению высших целей прогресса. Самодержавие, самый худший из пережитков темного прошлого, смертельно ранено и более не воскреснет; а за этою последуют и другие победы.
Источник
П. Кропоткинъ. Революцiя в Россiи. 1906 г. Перевод Л. Комина. С. Петербург. Книгоиздательство “Эхо“. 1906.