Социальные идеалы и жизненное кредо П. А. Кропоткина

Сборник материалов IV Международных Кропоткинских чтений

Наталья Васильевна. Брюханцева,
к.ф.н., Директор экспериментального проекта «Мир возможностей».
Учебно-профессиональный Центр социальной адаптации (Томск)

Социальные идеалы и жизненное кредо П. А. Кропоткина

Имя удивительно талантливого ученого в самых разных сферах научного знания — философии, литературе, педагогике, этике, лингвистике, географии, геологии, палеонтологии, археологии, этнографии, палеэкологии — Петра Алексеевича Кропоткина сегодня хорошо известно. Рано, на наш взгляд, утверждать, что идеи ученого, особенно гуманистические, оценены по достоинству и занимают место в истории науки соответствующее значимости для человечества. Гуманистическая теория П. А. Кропоткина ставит его в ряд видных мыслителей человечества. В свое время фаю- разносторонности его научных интересов потряс воображение многих исследователей разных научных направлений, присутствующих на конференции Читинского педагогического института «П. А. Кропоткин — гуманист, ученый, революционер» в 1992 году.В российской истории, ныне переосмысленной, интерес к мировоззрению и жизни ученого сохраняется, и этот факт не случаен. П. А. Кропоткин отличался способностью мыслить иначе. Немало революционеров начинали свою деятельность в северной столице, затем в качестве ссыльных оказывались в Сибири. Кропоткин оказался в далеком от столице месте иным путем. Князь по происхождению, один из лучших учеников Пажеского корпуса, личный паж Александра II, Кропоткин двадцати лет от рождения сознательно выбирает службу в Сибири. По стечению обстоятельств он останавливается в Чите при губернаторе забайкальской области Кукеле. На несколько лет Чита становится его родным городом. Он является доверенным лицом для самых ответственных поручений — много ездит по области. В московских газетах в это время публикуются его репортажи из Сибири. Фактически именно из них широкие общественные круги узнают о существовании Читы, ставшей городом всего лишь за 11 лет до приезда П. А. Кропоткина [Константинов М. В., 1992 г.].

П. А. Кропоткин утверждал, что история человеческой мысли напоминает собой качания маятника [Кропоткин П. А., 1906 г.]. Только каждое из этих качаний, по его убеждению, продолжается целые века. Мысль то дремлет и застывает, то снова пробуждается после долгого сна. Тогда она сбрасывает с себя цепи, которыми опутывали ее все заинтересованные в этом — правители, законники, духовенство. Она рвет свои путы. Она подвергает строгой критике все, чему ее учили, и разоблачает предрассудки, религиозные, юридические и общественные, среди которых прозябала до тех пор. Она открывает исследованию новые пути, обогащает наше знание непредвиденными открытиями, создает новые науки.

Но исконные враги свободной человеческой мысли — правитель, законник, жрец — скоро оправляются от поражения. Мало-помалу они начинают собирать свои рассеянные когда-то силы; они подновляют свои религии и свои своды законов, приспособляя их к некоторым современным потребностям. И, пользуясь тем рабством характеров и мысли, которое они сами же воспитали, пользуясь временной дезорганизацией общества, потребностью отдыха у одних, жаждой обогащения у других и обманутыми надеждами третьих — особенно обманутыми надеждами, — они потихоньку снова берутся за свою старую работу, прежде всего, овладевая воспитанием детей и юношества. Подобная картина происходящего имеет место быть и в современных российских условиях, на наш взгляд.

П. А. Кропоткин был уверен, что, признавая за всеми своими членами одинаковое фактическое право на все сокровища, накопленные прошлым, общество не знает деления на эксплуатируемых и эксплуататоров, управляемых и управляющих, подчиненных и господствующих, а стремится установить в своей среде известное гармоническое соответствие, причем не посредством подчинения всех своих членов какой-нибудь власти, которая считалась бы представительницей всего общества, не попытками установить единообразие, а путем призыва людей к свободному развитию, к свободному почину, к свободной деятельности, к свободному объединению [П. А. Кропоткин, 1996 г.]. Такое общество, по представлениям П. А. Кропоткина непременно стремится к наиболее полному развитию личности вместе с наибольшим развитием добровольных союзов во всех их формах, во всевозможных степенях, со всевозможными целями — союзов, постоянно видоизменяющихся, носящих в самих себе элементы своей продолжительности и принимающих в каждый данный момент те формы, которые лучше всего соответствуют разнообразным стремлениям всех. Это общество отвергает всякую предустановленную форму, окаменевшую под видом закона; оно ищет гармонии в постоянно изменчивом равновесии между множеством разнообразных сил и влияний, из которых каждое следует своему пути и которые все вместе, именно благодаря этой возможности свободно проявляться и взаимно уравновешиваться, и служат лучшим залогом прогресса, давая людям возможность проявлять всю свою энергию в этом направлении.

Такое представление об обществе и такой общественный идеал, несомненно, не новы. Изучая историю народных учреждений — родового строя, деревенской общины, первоначального ремесленного союза, или «гильдии», и даже средневекового городского народоправства в первые времена его существования, мы находим повсюду стремление народа к созданию обществ именно этого характера — стремление, которому, конечно, всегда препятствовало господствовавшее меньшинство. Все народные движения носят на себе более или менее этот отпечаток; так, у анабаптистов и у их предшественников мы находим ясное выражение этих самых идей, несмотря на религиозный способ выражения, свойственный тому времени. К несчастью, до конца девятнадцатого века к этому идеалу примешивался всегда церковный элемент, и только в двадцатом веке, по мнению П. А. Кропоткина, он освободился из религиозной оболочки и превратился в понятие об анархическом обществе, основанном на изучении общественных явлений.

Только с этого периода идеал такого общества, где каждым управляет исключительно его собственная воля (которая есть, несомненно, результат испытываемых каждым индивидуумом общественных влияний), только теперь этот идеал является одновременно в своей экономической, политической и нравственной форме, опираясь на необходимость коммунизма, который в силу чисто общественного характера нашего производства становится неизбежным для современных обществ.

П. А. Кропоткин не сомневался, что глубокий переворот, совершающийся в умах, не может оставаться исключительно в области мысли, а должен перейти в область действий. Как справедливо заметил слишком рано похищенный смертью молодой философ Марк Гюйо (в одной из самых лучших книг, написанных за последние тридцать лет — «Нравственность без принуждения и без санкции»), между мыслью и делом нет резкой пропасти, по крайней мере, для тех, кто не привык к современной софистике. Мысль есть уже начало дела [Кропоткин П. А., 1922 г.]. Вот почему, по его представлению, анархические идеи вызвали во всех странах и во всевозможных формах целый ряд действий протеста; сначала — протеста личного против капитала и государства, затем протеста коллективного, в виде стачек и рабочих бунтов, причем и тот и другой вид протеста подготовляют как в умах, так и в жизни, восстание массовое, т. е. революцию. Социализм и анархизм в этом отношении лишь следовали за тем развитием «идей — сил» (мыслей, ведущих к делам), которые всегда наблюдаются при приближении

крупных народных восстаний. Вот почему было бы ошибкою со стороны других и наглостью с нашей стороны приписывать исключительно анархизму все резкие проявления протеста. Если пересмотреть все подобные проявления за последнюю четверть века, мы увидим, что они исходили отовсюду.

П. А. Кропоткин убежден, что в общественное сознание был специально внедрен и стал едва ли не общепринятым образ анархиста, неразрывно связанный с террором. Действительно, целый ряд организаций анархического толка на Западе, отчаявшись совершить революционные преобразования общества, перешли к тактике индивидуальных убийств, стимуляции массовых беспорядков, надеясь таким образом расшатать устои государственных систем.

В книгах и кинофильмах — фактически во всех художественных произведениях анархисты представлены обычно бесшабашными молодыми людьми, вооруженными и чрезвычайно опасными, посягающими на имущество, а то и саму жизнь добропорядочных граждан, — в чем-то такие «борцы за свободу» вполне соответствуют членам организованных преступных группировок. Они вызывают не уважение, а отвращение и страх. Но это не всегда соответствовало истине. Вполне понятно, по убеждению П. А. Кропоткина, что таким образом имущие власть и капиталы стремятся — с помощью подчиненных им деятелей культуры — опорочить саму идею анархии. И это им явно удалось. Однако приходится признать и то, что анархисты-разбойники — вовсе не выдуманные персонажи. Подобные люди бывали в прошлом и есть, пожалуй, сейчас.

На Западе анархисты чаще всего исповедуют крайний индивидуализм воинствующего толка, тогда как абсолютно преобладает там тихий и мирный индивидуализм, характерный для обывателей. Его философские основы наиболее ярко выразил Макс Штирнер в книге «Единственный и его собственность», изданной в 1844 году. Он высказался с предельной честностью: «Божественное — дело Бога, человеческое — дело человечества. Мое же дело не божественное и не человеческое, не дело истины и добра, справедливости, свободы и т.д., это исключительно МОЕ, и это дело не общее, а ЕДИНСТВЕННОЕ — так же, как и я — единственный. В том же духе писал и В.И. Ленин:

«Анархизм — вывороченный наизнанку буржуазный индивидуализм. Индивидуализм, как основа всего мировоззрения анархизма». Правда, не совсем ясно, что получится, если вывернуть наизнанку буржуазный индивидуализм, — пожалуй, ничего хорошего, всяческая внутренняя мерзость. Понятней и верней, по-видимому, говорить о двух разновидностях индивидуализма: воинствующем и мирно-эгоистичном. Первый находит свое воплощение в террористических анархистских организациях, второй — в «семейной идиллии» обывателя, мелкобуржуазном идеале общества потребления. С удивительной близорукостью профессиональных политиков Бернштейн, Плеханов, Ленин и их последователи не заметили (а точнее сказать, не пожелали заметить) еще один — поистине светлый! — лик анархизма. Он прямо противоположен принципам, провозглашенным Штирнером: Мое дело божественное и человеческое, дело истины и добра, справедливости и свободы! Именно так имел все основания утверждать Петр Алексеевич Кропоткин. И у него это были не просто слова, рассуждения и умозрения. Подобно мятущемуся Бакунину, он доказывал верность своих идеалов собственной жизнью. Этим он самым решительным образом отличается от подавляющего большинства философов и политологов, социологов.

В жизни он был и князем известного рода, и революционером-народником, камер- пажом императора Александра И, наследником богатых имений, бравым офицером, теоретиком анархизма, замечательным путешественником, ученым-первооткрывателем,

глубоким мыслителем. Уникально уже само по себе сочетание этих качеств. Но главное — велик он не тем, что достиг званий и должностей, а тем, что имел честь и мужество отказаться от них во имя высоких идеалов, свободы и справедливости.

Жизнь свою он построил наперекор судьбе. Не злому беспощадному Року древнегреческих трагедий, а той доброй сказочной фее, которая одарила его при рождении высоким титулом, богатым наследством, привилегированным положением в обществе. Ему предоставлялись прекрасные возможности для блестящей карьеры на службе и в науке. Он их отверг без долгих раздумий.

Воспеватель и превозноситель собственного «Я» Макс Штирнер смирно прошел свой ничем не примечательный жизненный путь и умер в безвестности. Жизнь Петра Алексеевича Кропоткина была исполнена необычайных приключений, творческих исканий и открытий; имя его для миллионов людей стало символом свободы. Он стал учителем жизни не только на словах, но и на деле — на собственном жизненном примере.

У П. А. Кропоткина — что случается в мировой истории нечасто — не было расхождений между интеллектуальной и практической деятельностью, нравственными идеалами и поведением, образом жизни и образом мыслей, убеждениями. Его судьба подтверждает верность высказывания Канта: не надо стремиться к счастью; надо быть достойным счастья. Оскар Уайльд сказал о нем: «Человек с душой того прекрасного Христа, который, кажется, идет из России», и написал сказку «Счастливый принц» (ведь Кропоткин был князем, принцем), аллегорически показав радость дарить людям добро даже ценой собственных лишений.

Прежде чем определить социальные идеалы П.А. Кропоткина в теории анархизма, необходимо познакомиться с его личностью, жизнью и творчеством.

Родился Петр Алексеевич Кропоткин 27 ноября 1842 года в семье богатого помещика-креиостника, «типичного николаевского офицера», по словам сына. О матери — Екатерине Николаевне — сохранил он самые нежные и восторженные воспоминания, хотя почти не знал ее, умершую, когда Петру было три с половиной года, а его брату Саше не минуло пяти.

Вскоре в семье появилась мачеха, невзлюбившая пасынков. Жалели и ласкали их, барчуков-сирот, только крепостные. В ту пору, пожалуй, и полюбил всем сердцем и навсегда князь Петр Кропоткин обычных русских людей. Со временем эта любовь распространилась на всех, кто живет честным трудом. Он физически не переносил бездельников, трусов, лжецов и демагогов. В жизни Петра Алексеевича окружающая среда почти всегда была той могучей и слепой силой, преодоление которой требует большого духовного и физического напряжения. Петр Алексеевич вспоминал события своего отрочества: Московская знать готовила грандиозный бал к двадцатипятилетию царствования Николая 1. Задумано было: к стопам самодержца склонятся все народы и губернии России. За представителей народов выступали костюмированные дворяне — из самых родовитых — и их дети. С жезлом Астраханской губернии выставили маленького князя Печра Кропоткина. В тот памятный день Николай I распорядился определить Петра Кропоткина в Пажеский корпус. Честь высокая! Ее удостаивались дети немногих москвичей, отдаленных от высоких постов чиновничьего Петербурга. Ведь из корпуса — прямой путь ко двору, в царские приближенные. Пажеский корпус был самой привилегированной казармой в России. Как положено в подобном заведении, здесь все было регламентировано так, чтобы юноши, взрослея, становились деталями руководящего

аппарата государственного механизма. Корпус предоставлял своим воспитанникам право выбирать место службы в любом полку. В качестве своеобразной стажировки старшекурсникам была определена придворная служба. Образование в Пажеском корпусе давали неплохое, достаточно широкое, с упором на физико-математические науки. В последнем классе читали даже курс политэкономии. Воспитанники, которых не прельщала воинская служба, имели возможность для духовного и умственного развития. Характерная деталь: в списках выпускников Пажеского корпуса (1811 года) стоят рядом имена декабриста Пестеля и министра Адлерберга. О первом сказано: полковник, кавалер орденов св. Владимира, Анны, имел шпагу за храбрость, подвергнут смертной казни. До Пестеля воспитанником корпуса был самый революционный из русских мыслителей XVIII века Александр Радищев; после Пестеля — другой декабрист, Ивашев. Выходит, что в этом учреждении сохранялись гласно, торжественно, нарочито — верноподданнические традиции, а в то же время неявно, потаенно — традиции революционеров. В середине XIX века все слои русского общества испытывали немалые потрясения, и Пажеский корпус не мог, конечно, остаться вне общего духовного брожения.

Во времена Кропоткина в корпусе все отчетливее сказывался характер военного учреждения. Нравы его воспитанников носили неизбежный отпечаток казарменного, принудительного общежития. Процветали, как мы теперь говорим, дедовщина, глумление над младшими по званию, положению, возрасту. Тот, кто испытал унижения в первый год, затем старался «отыграться» на новичках. Традиции несвободы были живучи.

Право на свою индивидуальность юный Петр Алексеевич не собирался отдавать в обмен на возможность блестящей карьеры. Новичок осмеливался перечить старшеклассникам, отказывался им прислуживать. Ему приходилось терпеть побои от более сильных «старичков», отвечая шутками на удары.

Брату Александру в это время он писал, что страшно скучает, книг хороших нет. И с каждым днем ненавидит все более Корпус. Правда, тут же пишет о том, что один из третьеклассников с увлечением читал «Критику чистого разума» Канта. Были и любители серьезной художественной литературы. П. А. Кропоткин в юности часто поступал наперекор некоторым командирам, стремившимся ограничивать свободу учеников и унижать их личное достоинство. Его на полтора года оставили без погон. Иногда он две- три недели проводил в карцере. В иные времена с ним поступили бы круто. Но Николай I умер; сменивший его Александр II старался быть либералом.

Петр Алексеевич читает все подряд: естественнонаучные, художественные, философские, математические, исторические книги; а с особым любопытством и вниманием — запрещенные журналы «Полярная звезда» и «Колокол». Любит поэзию и музыку, охотно играет на фортепьяно и поет оперные арии. Из поэтов отдает предпочтение Некрасову. Считает: «Тот, кто не способен тронуться музыкой, природой, стихами, творчеством, тот невысоко стоит в моих глазах». Пытается даже издавать собственный рукописный журнал — в трех экземплярах. Ему удалось переходить из класса в класс, отлично учиться, пользоваться уважением товарищей (так и не сойдясь близко ни с кем из них). Буйная московская закваска сохранилась в нем. Отстаивая свою личность, он незаметно даже для самого себя переходил в какую-то иную, устремленную к высоким идеалам сферу духовного бытия. Вот что пишет шестнадцатилетний царский паж князь Кропоткин: «С недавнего времени Россия переменилась. Дремавшее полвска государство воспрянуло, наконец, ото сна и быстро понеслось к той светлой цели, в направлении которой давно уже шли европейские народы. Цепи, в которых ходило оно, поослабились; путы, которые были наложены на свободное слово — пораспустились, промышленность,

эта великая провозвестница свободы, расправила в нем могучие свои крылья; мыслящие люди заговорили о лучшем будущем, и настала новая эпоха. Трудно оставаться спокойным зрителем этого великого движения».

Для становления личности Петра Кропоткина много дало общение со старшим — на два года — братом Александром, переписка с ним. Эта родная животворная нить постоянно питала его ум и душу. А самая ценная духовная пища, как известно, та, от которой неутолимее жажда познания, стремление к высоким идеалам. Александр Алексеевич учился в Московском кадетском корпусе, ненавидя военную службу. Судьба его складывалась тяжело. С отцом и мачехой он не ладил. Отец порой даже бил его. Узнав об этом, юный Петр Алексеевич писал: «Скажи, пожалуйста, что ты за баба такая? Отец бьет тебя, и ты не обороняешься». У Александра, в отличие от брата, была слабая воля, разобщенность мысли и дела. В этом он не признавался даже себе, выражаясь деликатно: «Я человек мысли, но не дела». Однако бездеятельный «человек мысли» рискует оставаться фразером. И если бы не Петр, мы вряд ли знали что-нибудь об Александре Кропоткине. Хотя и Петр без старшего брата мог бы стать другим человеком. Кто бы писал ему, как брат: «Твой ум страшно неуклюж и страшно ленив». Кто бы упрекнул «в пошлом самодовольствии»? Или такие жесткие слова брата: «Наука не для тебя»; «я не верю в тебя, Корпус почти погубил тебя». Но вышло наоборот: Корпус закалил характер Петра. Так в ледяной воде закаляется раскаленная сталь. Вот и у Петра, несмотря на то, что он стал лучшим учеником, внутренние перемены были разительны. Брат влиял на него, прежде всего, своими письменными инъекциями скептицизма, делясь разочарованием в догматах религии, своими метаниями от православия к атеизму, а затем к лютеранству. Подвергал разрушительному сомнению практически все и рассуждал примерно так: критика всевозможных догматов и разоблачение всяких кумиров — высшее наслаждение, специальность,… хотелось не признавать ничего святого и ни пред чем не преклоняться; хотелось бы догматы подвергать критике. Оба брата следовали этому правилу, но результаты оказались противоположными. Александр занимался, в сущности, умственными развлечениями, строя и разрушая воздушные замки идей. Какой смысл в излишнем напряжении мысли?

Фактически оказалось, что преклонение перед свободой — тоже рабство. Ведь — преклонение! Ну, а если не преклоняться перед свободой? Разве это не похоже на примирение, на молчаливое согласие с холопством? Скажем, с деспотизмом отца? Тут ведь и не христианское смирение, добром побеждающее зло — хотя бы в идеале, потому что и эти догматы отброшены. Тут — приспособление к обстоятельствам. Скептицизм перерождается в равнодушие, в размышления для отдохновения. Познание — не труд, а легкое удовольствие.

Что и говорить, ум у юного Петра Алексеевича не отличался гибкостью. Зато твердость мысли и стремление к познанию наметились рано. И мысль, и дело, и жизнь привык он принимать всерьез. Не только как личное достояние (что хочу, то и думаю, как мне лучше и легче, так и сделаю). Петр вообще мало пишет о себе. Брату говорит о народе, необходимости освобождения крестьян и ограничения самодержавия, намекает на возможность восстания и готов поддержать его даже при неизбежности поражения. Его производят в фельдфебели, назначают камер-пажом. А он восторгается декабристами. Признается Александру, что желает быть «хоть сколько-нибудь полезным». Полезным народу, революции: «Уметь стрелять из штуцера, может быть, пригодится когда-нибудь, не правда ли? Готов ехать куда угодно, хотя бы и на Амур, а по первым симптомам — можно прискакать». Мысль его рождена острыми переживаниями, а не сухими умозаключениями. Он ощущает «сверх-Я» — народ и как бы мыслит его разумением,

расширяя пределы своей личности и своего познания. Работа мысли — не игра, но возможность «быть хоть сколько-нибудь полезным».

На совет брата «не признавать ничего святым» Петр не отозвался. В сфере мысли он и без того следовал этому принципу; даже привычную с детства идею Бога отклонил, не находя ей научных подтверждений. А все-таки святыни для него оставались. Вера в идеалы свободы, добра и справедливости была для него руководством к жизни.

Он часто бывает в Зимнем дворце. Сопровождает царя. На церемониях шествует сразу же за царской четой. Для него Александр II — Освободитель. В корпусе Петр — лучший ученик. Царь ему благоволит. Осталось только подождать несколько лет, а там дальше его ждет блестящая карьера. Противная будет жизнь в кругу этих личностей, противно прозябание — так считает в эти годы Петр Алексеевич Кропоткин. И решает ехать в наивозможнейшую глушь: в Амурское казачье войско. Вопреки воле отца. Вопреки мнению чтимого брата.

Многие молодые люди мечтают о яркой незаурядной жизни. Но смиряются перед мнением доброжелателей, выбирают привычные пути жизни, предпочитают выгадывать, а значит — совершать сделку с совестью. Для Петра Кропоткина это было невозможно.

За пять лет службы в Сибири Кропоткин проехал верхом в повозке, проплыл в лодке или прошел пешком в общей сложности более 70 тысяч километров. Он стал первым исследователем обширнейших регионов Восточной Сибири и Дальнего Востока, обнаруживая следы великих оледенений в этих краях, открыл группы недавно действовавших вулканов, чем опроверг веками господствовавшее мнение о непременной связи вулканов с морскими побережьями. Он смог обнаружить закономерности в строении и расположении горных систем Восточной Сибири, тогда как до него на этот счет бытовали бездоказательные догадки.

Важно отметить еще одно его великое достижение. За эти годы напряженных исследований и преодоления тягот и опасностей он завершил самосоздание своей личности, закалив характер и укрепив убеждения. Он сделал выбор, определивший его дальнейшую жизнь: решил стать революционером. Одним из памятных событий в его судьбе оказалось пребывание в Якутске и на Ленских золотых приисках, в центре «маслопузного владычества», по его выражению. Он замечал и остро переживал то, что ускользало от взгляда большинства путешественников: страшные условия работы и угарного «отдыха» на приисках, жестокую и алчную эксплуатацию, «порабощение рабочего капиталом».

В юности Кропоткин верил в благодетельность для России свержения или ограничения самодержавия и пути капиталистического развития на манер западноевропейских держав. После Сибири он посещает имение Никольское, Москву, Петербург. И везде с негодованием видит (теперь — видит, прежде привычно не замечал) барство и рабство. Опять попал «в этот подлый круг; все глаза выпучили, как это сам умывался, сам сапоги снял». А высшее холопство — среди высокой знати. Не это ли всё — признаки близких революционных перемен: новые люди, идеи, новый строй жизни разрывают изнутри закостенелую и прогнившую государственную машину…

Трудно сказать, каким образом это произошло. Именно в таежной глухомани, в сибирском раздолье, проникнувшись жизнью природы, Кропоткин стал непримиримым врагом любых форм угнетения человека, ограничения его свободы, прежде всего свободы

мысли и духа. А ведь раньше сам Александр II, уже начавший испытывать тревогу за свою жизнь, увидев в пустой полутемной зале возле себя верного камер-пажа Кропоткина, сказал: «Ты здесь — молодец!» Петр решил стать революционером вовсе не потому, что считал себя в чем-то обделенным, напротив, он сам отказался от придворной, а затем и военной службы и карьеры, от обеспеченной комфортной жизни. Он даже преодолел недолгое, но сильное увлечение дочерью богатого помещика — соседа по родовому имению. Тяжелее всего ему было отказаться от положения профессионального ученого. Да еще в тот момент, когда он был награжден за свои путешествия и открытия Большой золотой медалью Русского Географического общества! А ведь Петр Кропоткин не только любил науку, но и обладал феноменальным даром естествоиспытателя — наблюдателя и исследователя природы. Он поступил на математическое отделение физико- математического факультета Петербургского университета. Еще в Сибири он пришел к убеждению, что без науки «пролетарию никогда не выбраться», и решил стать «таким же пролетариатом, хотя и с умственным капиталом». Живет всегда своим трудом: переводит «Основания биологии» Спенсера, «Философию геологии» Пэджа, «Геометрию» Дистервига; пишет научные фельетоны (очерки) в «Петербургских ведомостях».

Кропоткин сдает в печать объемный отчет о своей Сибирской экспедиции. Он не гнушается кропотливой черновой научной работы, обрабатывая массу фактических данных, и не торопится с обобщениями. Выступает, как основоположник геоморфологии Сибири, осмысливая не только главные черты современного рельефа, но и их геологическую историю. Он упоен познанием природы: далеко не в каждой человеческой жизни есть такие радостные моменты, которые могут сравниться с внезапным зарождением обобщения исследователя, освещающего ум после долгих и кропотливых изысканий. Петр Алексеевич Кропоткин испытывал в жизни восторг научного творчества, он никогда не забывал этого блаженного мгновения. Он жаждал повторения. Ему было досадно, что подобное счастье выпадает на долю немногим, тогда как оно всем могло бы быть доступно в той или иной мере, если бы знание и досуг были достоянием всех. Он работает в Географическом обществе секретарем отделения физической географии. Теоретически предсказывает существование неведомого архипелага севернее Новой Земли и пишет обстоятельный доклад, обосновывая экспедицию для исследования русских северных морей. Доклад был издан в 1871 году. К сожалению, ассигнования на экспедицию не поступили. Через два года архипелаг был открыт австрийской экспедицией и назван Землей Франца Иосифа (было бы справедливее — Землей Кропоткина!).

Вместо северного морского путешествия Географическое общество предложило Кропоткину скромную экспедицию в Финляндию и Швецию для изучения древних ледниковых отложений. Поездка оказалась исключительно плодотворной. (В неисследованных труднодоступных краях важнейшее значение имеют воля, упорство, мужество исследователя; но для значительных открытий в краях, неплохо изученных, важнее другое — интеллектуальные качества ученого.) И в этом случае Кропоткин шел от наблюдений к обобщениям. Он обладал редким даром: полнейшей искренностью в общении с природой и людьми. Природа — это сама правда, бесхитростная и непостижимая в своем многообразии. Не потому ли тайны ее открываются людям бесхитростным, правдивым, чистым совестью? Во всяком случае, для Кропоткина было именно так. И еще отметим: смелость мысли, легко разрывающей пути авторитетных мнений, а также силу воображения, уносящего мысль за пределы очевидности. Он тщательно отмечал, зарисовывал, описывал следы деятельности ледников на севере Европы, обращая внимание на детали рельефа, положение камней, характер отложений. И постепенно в его воображении стали складываться картины недавнего ледникового периода: гигантские потоки льда стекали с северных гор, продвигаясь далеко на юг, создавая новые формы рельефа, меняя климат. Он вновь подошел к великому научному

обобщению, вновь переживал восторг научного творчества. Тогда же получил он телеграмму с предложением занять почетную должность секретаря Географического общества. И незамедлительно ответил: «Душевно благодарю, но должность принять не могу».

Кропоткин не согласился стать профессиональным ученым — на подъеме своих творческих сил, после крупнейших открытий в географии, в тот момент, когда начал разрабатывать новое направление, которое прославит его имя в науке: учение о ледниковом периоде. Пожалуй, никто в мире в подобной ситуации, с такими возможностями и талантами не отказывался (или не отказался бы) от предложения посвятить себя научным исследованиям. Причину своего отказа он объяснил сам тем, что не имел права на все эти высшие (научные) радости, когда вокруг гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба. Когда все истраченное, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано изо рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно черствого хлеба для собственных детей. П. А. Кропоткин утверждал, что ничей кусок не должен быть вырван изо рта. Он верил, что массы людей хотят знать. Они хотят учиться; они могут учиться. Они готовы расширить свое знание, только дайте его им, только предоставьте им средства организовать себе досуг.

Именно в этом направлении он решил работать, и сам определил себе людей, для которых должен работать. Все эти звонкие и решительные слова насчет прогресса были произнесены в то время, когда сами делатели прогресса держатся в сторонке от народа. Он побывал в Западной Европе для того, чтобы познакомиться с революционными идеями

«из первых рук». Изучал опыт борьбы трудящихся за свои права. Его мысль, отточенная научными исследованиями, стремится к логичным выводам, считал, что Парижская Коммуна — страшный пример социального взрыва без достаточно определенных идеалов. П. А. Кропоткин был убежден, что вопрос не в том, как избежать революции — ее не избегнуть, — а в том, как достичь наибольших результатов при наименьших размерах гражданской войны, то есть с наименьшим числом жертв и, по возможности, не увеличивая взаимной ненависти. Он пришел к мнению, что коммунизм возможен в двух вариантах: государственный, военно-деспотический и анархический, основанный на свободных ассоциациях, товариществах, профессиональных объединениях трудящихся. Петр Кропоткин выбрал безвластие. П. А. Кропоткин понял, что для того, чтобы быть, не нужно убегать от себя. Нужно лишь научиться говорить с собой о себе и обязательно себе доверять.

Литература

Гиренок Ф. И. Удовольствие мыслить иначе. — М.: Академический Проект; Фонд«Мир», 2010. — 235 с.
Кропоткин П. А. Нравственные начала анархизма,- электронная версия 1тЬ:// www.avtonom.org
Кропоткин П. А. Анархия, ее философия, ее идеалы,- электронная версия www.avtonom.org
Кропоткин П. А. Этика. — электронная версия www.avtonom.org
Макаренко В. П. Главные идеологии современности. — Ростов н/Д: изд-во «Феникс», 2000.- 480 с.