Труды Комиссии по научному наследию П.А. Кропоткина. М., 1992.
Вып. 2. С. 53–62.
Е.А.Таратута
УЧИТЕЛЬ МОЕГО ОТЦА
У нас дома имя Петра Алексеевича Кропоткина всегда произносилось с огромным уважением и особенной приязнью.
Мой отец — Александр (Овсей) Таратута (1879–1937) родился в бедной многодетной семье мелкого служащего в г. Новомиргороде под Елисаветградом.
Хотя кругом были богатые плодородные земли, — народ погибал от голода и нищеты. Передовая молодежь мечтала о переустройстве общества. Отец был среди неё. В шестнадцать лет он ушел из дома в самостоятельную жизнь. И учился сам, и вел революционные кружки среди рабочих Одессы, Киева, Николаева. Стал членом РСДРП. В 1901 году во время демонстрации в Киеве был первый раз арестован и после тюремного заключения перешел на нелегальное положение. Вёл пропаганду в Нижнем Новгороде, в Твери и в других городах.
Тактика и политические позиции РСДРП не удовлетворяли его. Как пишет отец в своих воспоминаниях, «властная необходимость пересмотреть ряд пунктов, как моего мировоззрения, так и тактики рабочего движения» [1] заставили его уехать в Швейцарию, где он и пробыл почти весь 1903 год. Встречи с Плехановым и другими русскими политическими эмигрантами, участие в многочисленных дискуссиях дали ему возможность изучить различные направления международного и русского революционного движения.
Учение Кропоткина, анархистское движение было принято моим отцом как наиболее действенное, как самый верный путь, ведущий к освобождению рабочего класса.
Вернувшись в Россию, отец застал широкое развитие анархистского движения. Назрела необходимость в выяснении ряда проблем и теории, и практики движения. В разных городах созывались всевозможные конференции, и было решено собраться за границей, в Лондоне. «Все мы тогда устремили свои взоры на Петра Алексеевича Кропоткина. Мы учились и выросли на его произведениях. Усваивая его учение, мы любили и самого учителя, и вопросы наши и сомнения мы должны были разрешить с ним» [2].
На конференции анархистов в Одессе, куда съехались товарищи из Екатеринослава, Елисаветграда, Николаева и Херсона, мой отец был избран делегатом на съезд.
«…В начале декабря 1904 года я был уже в Лондоне, — вспоминает отец. — Тут я впервые встретился с Кропоткиным. Я помнил восхищенную характеристику П.А. в книге Кравчинского «Подпольная Россия». Но, признаюсь, — первое заседание нашего съезда говорило мне о П.А. совершенно иное. Никаких признаков мягкости и кротости, которые я ожидал встретить. Передо мною был человек резкий, жесткий, страстный, нетерпеливый. Мой доклад о положении рабочего движения в России и о деятельности анархистских организаций несколько раз прерывался им самыми резкими замечаниями» [3].
Особенно острые споры вызвал вопрос о терроре. «П.А. решительно и страстно требовал самого вдумчивого, осторожного и внимательного отношения к террористическим методам борьбы, — вспоминает отец. — Он горячо призывал учесть опыт терроризма, строго взвешивать каждый шаг и считаться с возможными последствиями террора, как для самих товарищей, так и для всего движения.
На молодых товарищей, прибывших из самого огня борьбы тогдашней мрачнейшей русской действительности, речь Кропоткина произвела глубочайшее впечатление».
«Роль и значение П.А. на этом съезде было огромно, — продолжает рассказывать отец, — момент этот для анархического движения является историческим. Это — веха на нашем пути. Вместо размашистости, широты и разлива — наступил момент углубления. […] Работы съезда в Лондоне протекали при ближайшем и непосредственном участии П.А. Тут-то мы могли оценить всю силу, всё значение нашего великого учителя. Здесь-то мы имели много случаев узнать и восхищаться глубоким знанием нашим учителем людей и вещей. Тогда я понял верность характеристики Кропоткина у Кравчинского.
После съезда мы посетили П.А. в его доме в Bromley, за Лондоном. Обычный тип рабочего коттеджа с поразительно скромной обстановкой. В рабочей комнате П.А. — белый стол, стул и самодельные полки с книгами» [4].
После съезда отец вернулся в Россию, но при переходе границы был выдан контрабандистами полиции и был арестован [5]. Это был уже январь 1905 года. После недолгого пребывания в военной тюрьме в Вильно, его перевели в Петропавловскую крепость, где он просидел полтора года. Он находился в камере № 52 Трубецкого бастиона, в той самой, где тридцать лет тому назад, в 1874 году, находился в заключении Кропоткин…
В мае 1906 года отца судила Виленская Судебная Палата. Его речь на суде была опубликована в анархистской газете «Буревестник» (№ 2, в 1906 году), выходившей в Женеве.
О пребывании отца в Виленской тюрьме вспоминает сидевший там же писатель Андрей Соболь в книге «Записки каторжанина» [6].
Отца приговорили к вечному поселению в Восточной Сибири. Он шёл в кандалах. В Тобольске, через который проходил этап, он встретился с молоденькой учительницей Агнией Марковой, которая содействовала тому, что он остался в ссылке под Тобольском, и оттуда вскоре устроила ему побег. Но через три месяца его снова арестовали в Москве. Теперь его ожидал более серьёзный приговор — три года каторги, а затем снова Сибирь. Каторгу он отбывал в Минской каторжной тюрьме, всё время — в кандалах. Затем — Александровский централ, Киренская тюрьма.
А с поселения на берегах Лены Агния Маркова, которая стала его женой, снова устроила ему побег (она многим революционерам добывала документы, устраивала побеги!). Летом 1911 года он оказался в Париже.
Здесь в 1913 году состоялась его вторая встреча с Кропоткиным. Больной Петр Алексеевич был в Италии, и когда возвращался в Лондон, ехать надо было через Францию, откуда он был выслан более двадцати лет тому назад и куда въезд ему был запрещён. Однако Жан Жорес добился для него права проезда и тогда, в Париже, «мы снова видимся с ним, — вспоминает отец, — на собрании всей парижской анархической эмиграции. Старец 71-го года, больной, он блистает юношески гибким, светлым умом и необычайной памятью. По-отцовски нежно и кротко он вспоминает нашу первую бурную встречу в Лондоне в 1904 году. С необыкновенным тактом он делится с нами своим несравненным опытом, своим удивительным знанием общественных явлений мировой и русской действительности. Он рисует нам бездну между авторитарной системой, господствующей в мире, и могучим стремлением к свободе и хлебу для всех, среди трудящихся» [7].
После свержения самодержавия, весной 1917 года, Кропоткин вернулся на родину, где он не был сорок лет… Тогда же вернулся из эмиграции и мой отец. В Петрограде они встречались; издавалась анархистская газета «Голос груда», но Петр Алексеевич был постоянно занят, его осаждали со всех сторон. Я не помню рассказов отца о встречах его с Кропоткиным в Петрограде. (Рассказывал мне не раз о своих тогдашних встречах с Кропоткиным К.И. Чуковский, говорил о том, как его поразил отказ Кропоткина от гонораров за издания своих произведений) [8].
В 1918 году Кропоткин переехал в Москву, но затем поселился в подмосковном городе Дмитрове.
8-го февраля 1921 года Петр Алексеевич скончался. Мне было почти девять лет, я уже читала его «Записки революционера», у нас была эта книга, выпущенная издательством «Голос труда» в 1920 году. Конечно, какие-то трудные для меня страницы я пропускала, но сам Кропоткин как личность был мне близок и дорог, а через два дня после его кончины он вошел в жизнь нашей семьи и как бы стал ее членом.
10-го февраля у меня родился братик. Родители назвали его в память Кропоткина Петром…
На 13-е февраля были назначены похороны Кропоткина. Тело его привезли в Москву. Прощание происходило в Колонном зале Дома Союзов, бывшем когда-то зданием Благородного собрания. Я уже знала из «Записок революционера», что именно в этом зале, когда будущему революционеру было семь лег, на торжественном балу в честь императора Николая Первого, где мальчик оказался в костюме персидского царевича, царь обратил на него внимание и приказал зачислить в кандидаты Пажеского корпуса.
Многие из анархистов, последователей Кропоткина, были арестованы к той поре и находились в Бутырках. Под честное слово всех заключённых анархистов отпустили на похороны учителя. Они шли строем от Бутырок до Охотного ряда, неся чёрное знамя. Отец, который отошел от политической деятельности и занимался сельским хозяйством, был на этих похоронах и встретился со многими из своих товарищей. После похорон все заключённые также строем вернулись в тюрьму…
Многие из учеников Кропоткина были арестованы, многие уехали из России, многие стали большевиками и преданно сотрудничали с советской властью. Из товарищей отца я помню Абрама Аникста [9], Костю Акашева [10], которые вступили в партию; надо сказать, однако, что их — увы! — это не спасло, — они все были уничтожены…
Издательство «Голос труда» ещё существовало некоторое время, систематически выпуская всевозможную анархистскую литературу, но главное внимание уделяло изданиям трудов Кропоткина. По рукописям были изданы его «Этика», «Взаимопомощь, как фактор эволюции» и другие произведения. Секретарь Кропоткина Николай Константинович Лебедев работал в Музее Кропоткина, созданном в доме, который принадлежал его отцу, где родился Петр Алексеевич, в бывшем Штатном переулке, переименованном в Кропоткинский переулок, и тщательно готовил рукописи Кропоткина к изданию.
Когда Лебедев подготовил к печати переписку братьев Кропоткиных, издательство «Голос труда» уже было закрыто, а вдова Кропоткина ни за что не соглашалась, чтобы издание осуществило какое-либо государственное издательство. Я помню, как этот вопрос деятельно обсуждался тогда. Решили передать издание этой переписки издательству «Academia», которое числилось акционерным.
Первый том «Переписки Петра и Александра Кропоткиных» вышел в этом издательстве в 1932 году. На этой книге составитель ее сделал такую надпись: «Дорогому Александру Григорьевичу Таратута от Н. Лебедева. 12/III. 933». Книга эта чудом уцелела.
Сохранился чудом и второй том этой переписки, вышедший в 1933 году.
К той поре отец, давно уже изгнанный из созданной им в подмосковном Черкизове фермы «Бодрое детство», в которой он стремился осуществить новые передовые формы развития сельского хозяйства, работал над созданием промышленных предприятий по переработке продуктов сельского хозяйства без отрыва от мест их производства. Это называлось — Агро-индустриальные комбинаты. Так были им созданы фабрики сгущенного молока в Белоруссии и в поселке Рудня Смоленской области [11]. Он часто уезжал из дома — то в командировки, а то и в больницы и в санатории, так как часто болел, — тогда это называлось «грудная жаба»…
Второй том «Переписки братьев Кропоткиных», хотя на нём и значился год выхода — 1933, на самом деле вышел в конце 1934 года. Я купила эту книгу и собиралась подарить отцу в день его рождения — 10 декабря.
Это было очень тревожное время. Первого декабря был убит Киров. Начались массовые аресты. Был арестован муж старшей папиной сестры — Леонид Виленский, который был делегатом Второго съезда РСДРП, но потом вышел из неё.
Моя надпись на книге осталась трагической вехой тех трагических дней. Оказалось, что как раз десятого декабря отец должен будет уехать в очередную командировку в Рудню и мы собрались на торжественный чай на день раньше. Поэтому я написала на книге:
«Дорогому папе — тоже писателю писем, которыми он хочет заменить себя во время своих частых отлучек. И это удаётся — на момент — момент чтения этих писем. Но письмо прочитано и папы снова нет. А мы хотим его всегда.
Накануне очередного отъезда, а потому — накануне законного дня рождения — 9/XII 34. Москва».
Утром десятого декабря мы его проводили на поезд, а вечером за ним пришли с ордером на арест и обыск, — тогда ещё не очень оперативно работали…
Всю ночь перерывали книги, бумаги, детские игрушки, белье. Наутро мы послали телеграмму в Рудню: «Тебе предложили квартиру рядом Леонидом»… Его там и взяли тринадцатого декабря. Срок ему дали пять лет политизолятора, и мы его видели только раз в Бутырках перед отправкой в Верхнеуральский политизолятор. Через полтора года его перевели в Суздаль.
А летом 1937 года нас всех — маму, меня и трёх братьев-школьников — выслали из Москвы в Сибирь и мы оказались в Тобольске, в том Тобольске, где познакомились мои родители…
Осталось от отца 87 писем из тюрьмы. В них бьется его сердце. Эти письма спасли нам жизнь! В Тобольске нам сначала не разрешили жить и собирались катером по Иртышу отправить в глухую деревню. Большую группу ссыльных погрузили в маленький катер, совершенно переполнив его, — мы стояли в нем, как в трамвае в час пик. Капитан катера был мертвецки пьян и не скрывал, что отправит нас не в деревню, а на дно Иртыша… Уже сняли трап, катер готов был тронуться. И тут наша мама перепрыгнула с борта на пристань, выхватила из кармана папины письма и закричала:
— Не можете ехать! Все документы у меня!
Капитан, дико ругаясь, пришвартовал катер снова к пристани…
Все пассажиры сошли с катера. Вызвали начальство. Нас оставили ночевать на пристани. (Хорошо — было тепло, не было дождя…) А на следующий день все же отправили в ту деревню, но уже пароходиком…
Писем от отца больше не было. В официальных местах, куда мама обращалась, давали противоречивые и лживые ответы… В 1955 году отца полностью реабилитировали… В ответ на мамины запросы мы получили официальное сообщение из ЗАГСа, что он умер в 1946 году от воспаления почек. Илья Григорьевич Эренбург, которому я показала это сообщение (он знал отца ещё по Парижу), сразу сказал, что это фальшивка. Большевистское государство не только убивало людей, но еще и трусливо лгало… На самом деле отца расстреляли в сентябре 1937 года.
Из ссылки я бежала в 1939 году, и А.А. Фадеев добился отмены ссылки нам всем, отсудил нашу квартиру, занятую энкаведешниками, устроил меня на работу… В 1950 году я была арестована и приговорена после длительных тюремных пыток на 15 лет лагерей. Отбывала я срок в инвалидном лагере в Коми АССР у Полярного круга…
Вернувшись в 1954 году полностью реабилитированная, я занялась изучением творчества автора «Овода», нашла Этель Лилиан Войнич. Она писала мне, что хорошо знала Кропоткина и очень любила и уважала его.
Мне хотелось рассказать людям о Петре Алексеевиче Кропоткине. Для издательства «Детская литература» я сделала небольшую книжечку из двух глав «Записок революционера». Книжечка вышла под названием «Петропавловская крепость. Побег». Я написала вступление и заключение, рассказала о замечательном человеке Петре Алексеевиче Кропоткине, который и в царском дворце и в царской тюрьме сумел остаться человеком, Личностью.
На книжке значится: «Для младшего школьного возраста», но я знаю, что и юноши и взрослые читали эту книгу, узнавая впервые о Человеке, и эта книга помогала многим стать Человеком. Книжка эта издавалась шесть раз, и общий тираж ее превысил три миллиона экземпляров.
Так я рассказала об учителе моего отца.
Воспоминания отца помогли мне в работе над изучением жизни и творчества С.М. Степняка-Кравчинского, помогли понять точность и правдивость этого писателя в характеристиках своих друзей и соратников [12].
И я никогда не забываю слова отца о Кропоткине: «Он был гордостью не только анархизма и анархистов, но и всего человечества».
Примечания
1. Таратута А. В России и за границей. 1903–1907 // Михаилу Бакунину. 1876–1926. Очерки истории анархического движения в России. М.: Голос труда, 1926. С.299.
2. Таратута А. П.А. Кропоткин. Воспоминания // Петр Кропоткин. П.; М.: Голос труда, 1922. С. 165.
3. Там же.
4. Там же. С.165–166.
5. Меньшиков Л.П. Охрана и революция. К истории тайных политических организаций, существовавших во времена самодержавия. М.: Изд-во политкаторжан, 1928. Ч. II, вып.1. C. 155.
6. Соболь А. Записки каторжанина. М.; Л.: Круг, 1925. С.12.
7. Сборник статей «Петр Кропоткин», указ. изд. C. 167.
8. В недавно опубликованном дневнике К.И. Чуковского, М., 1991, есть подробные записи о встречах с Кропоткиным, см. c. 80–87.
9. Абрам Моисеевич Аникст (1887–1938) — деятель революционного движения. Из рабочих. С 1904 г. — анархо-коммунист. С 1906 г. — на нелегальном положении, с 1907 г. — в эмиграции; работал электромонтёром и активно участвовал в профсоюзном и синдикалистском движении Франции и Швейцарии и в заграничных группах русских анархо-синдикалистов. В 1917 г. вернулся в Россию. Руководитель Октябрьского вооружённого восстания в Павлограде (Екатериноолавской губ.), председатель уездного Совета Рабочих Депутатов. С 1918 г. — член ВКП(б). С 1919 г. — член коллегии Наркомата труда, с 1923 — нарком труда Украины, с 1926 — член Президиума, а с 1931 — зам. председателя Госплана РСФСР. В 1937 г. репрессирован, пал жертвой сталинских беззаконий.
10. Константин Васильевич Акашев (1888–1931) — деятель революционного движения, один из пионеров русской авиации и организаторов Красного Воздушного Флота. Сын крестьянина, окончил реальное училище в Двинске. В годы революции 1905–1907 гг. — анархо-максималист. В 1908 г. за участие в покушении на П.А. Столыпина был сослан в Туруханский край, откуда бежал за границу. В 1911 г. стал лётчиком, затем получил инженерное образование. В 1915 г. вернулся в Россию, о 1916 г. — помощник директора аэропланного завода в Петрограде, после Февральской революции добился перехода руководства заводом под контроль рабочих. В 1917 г. — секретарь Петроградского клуба анархо-коммунистов, сблизился с большевиками. Активный участник взятия Зимнего Дворца. С конца 1917 г. — председатель коллегии по управлению Воздушным Флотом РСФСР, затем начальник Главвоздухофлота РСФСР. Инициатор создания и редактор журнала «Вестник Воздушного Флота». Представитель РСФСР на международных конференциях но дирижаблям (Лондон, февраль 1922 г.) и аэронавтике (Рим, октябрь 1922 г.), эксперт на Генуэзской конференции. Был членом технического совета ВСНХ, директором авиационного отделения Ленинградского завода «Большевик». Беззаконно репрессирован в 1930 г. О нём — книга Ю.М. Гальперина «Первый Главком» (М., 1988).
11. В 1930 г. А.К. Таратута был приглашён в состав директората по организации Субтропического Агроиндустриального комбината в Западной Грузии.
12. Таратута Е. С.М. Степняк-Кравчинский — революционер и писатель. М., 1973. С. 503.
Источник http://oldcancer.narod.ru/150PAK/02-05Taratuta.htm