Труды Комиссии по научному наследию П.А. Кропоткина. М., 1992. Вып. 2. С. 3–17.
А.А.Мкртичян
«ВСЯКОГО УГНЕТАТЕЛЯ ЛИЧНОСТИ Я НЕНАВИЖУ»
Для анархистов национальный вопрос был чем-то второстепенным. Конечная цель — анархическое общество — заслоняла цели промежуточные. Кропоткин старался предостеречь своих товарищей от этого. «Национальный гнёт давит личность, — писал он участнице анархистского движения М.И. Гольдсмит, — а всякого угнетателя личности я ненавижу… Где бы люди ни выступали против гнёта личного, государственного, даже религиозного, а тем более, национального, мы должны быть с ними» [1].
В статьях и переписке Кропоткина имеется немало откликов на те или иные события, связанные с национальными конфликтами и национально-освободительным движением. Так, русский революционер выступал в защиту буров во время англо-бурской войны [2], сочувствовал справедливой борьбе финского [3], ирландского [4], китайского [5] народов. Кропоткин был горячим поборником освобождения личности, и национально-освободительную борьбу он рассматривал как необходимое условие этого освобождения.
Кропоткин не был ригористом. Хотя русский революционер считал, что полная свобода личности возможна лишь в анархистском обществе, он был готов приветствовать любые шаги по освобождению личности в рамках государственности. «Рабочий не может быть равнодушен к политическому строю, а тем более к завоевателю», писал он М.И. Гольдсмит [6].
Еще в 1863 г. молодой Кропоткин с сочувствием отнесся к восстанию в Польше. Позднее он писал: «Никогда раньше польскому делу так много не сочувствовали в России, как тогда. Я не говорю о революционерах. Даже многие умеренные люди высказывались в те годы, что России выгоднее иметь Польшу хорошим соседом, чем враждебно настроенной подчиненной страной» [7].
Главной причиной поражения поляков Кропоткин считал отсутствие в программе руководства восставших радикальных мер по наделению крестьян землей: «Верх одержала партия чисто националистическая и шляхетская, и великий вопрос об освобождении холопов был отодвинут на задний план» [8]. Этим не замедлило воспользоваться царское правительство. Аграрные преобразования в Польше проводились им более последовательно, чем в России, и тем самым между повстанцами и массой польского крестьянства удалось вбить клин.
В период Юрской федерации Кропоткина написал статью «К восточному вопросу». Статья писалась во время русско-турецкой войны и была направлена в поддержку угнетенных народов Османской империи [9].
Кропоткин видел две стороны восточного вопроса. С одной стороны, в этом регионе столкнулись интересы правящих кругов великих держав. Но было бы несправедливо сводить причины напряженности только к этому, как это делала часть западной прессы, ориентированная на Турцию. «Можно написать множество страниц, пытаясь доказать, что владычество русского или какого бы то ни было царя не лучше, чем турецкое иго … — утверждал Кропоткин. — И тем не менее, угнетенные славяне бросятся в объятия любому, кто поможет их борьбе. Потому что турецкое иго своим постоянством и своей жестокостью превосходит всё, что способна вынести человеческая натура».
Из этого высказывания видно, насколько велика была терпимость Кропоткина, ненавидевшего царизм, но ясно понимавшего, что для южных славян зависимость от него — меньшее зло, чем власть султана.
Важным фактором, обеспечивавшим симпатии южных славян в России, залогом успеха русской политики на Балканах Кропоткин считал глубокую аграрную реформу, на которую решилось правительство Александра II на освобожденных землях: «Да, истребитель и убийца поляков, Александр II, становится освободителем болгар… Царь, этот Нерон социалистов, … создает учреждения для экспроприации насильственным путем турецких помещичьих земель, чтобы передать их без выкупа болгарским крестьянам … Русское правительство выполняет революционную миссию!»
Необходимо отметить, что справедливой борьбе южных славян сочувствовало всё прогрессивное русское общество, а друг Кропоткина С.М. Степняк-Кравчинский сражался в Боснии за их освобождение. То же можно сказать и о поддержке польского народа. Другое дело — восстание в Египте в 1881 г. против Англии. О нем в России и знали гораздо меньше, и большого прилива симпатий оно не вызвало. Однако, когда читаешь эмоциональную, полную негодования статью Кропоткина «Завоевание Египта», невольно удивляешься тому, насколько близко он воспринимал страдания далекого и мало знакомого ему народа [10].
Выражая симпатии к восставшим, Кропоткин в то же время указывал на ошибки руководителей восстания, которые привели к поражению. Первая ошибка — чисто военная — состояла в том, что не был перекрыт Суэцкий канал: «По своему статусу канал считался нейтральным, и у Араби (руководитель восстания — А.М.) хватило наивности верить в то, что Англия будет уважать этот договор. К тому же разве не было там г. Лессепса, того беспокойного г. Лессепса, который с большим шумом взял на себя обязательство поддерживать нейтралитет канала? Араби поверил Лессепсу на слово… Но когда английские корабли в нарушение договора вошли в канал, Лессепс внезапно скрылся».
Другая, гораздо более серьезная ошибка аналогична ошибке польских повстанцев 1863 г. Руководители восстания сосредоточились на национальных лозунгах, забыв или сознательно игнорируя насущные нужды своего народа, состоявшие в ликвидации феодализма и наделении крестьян землей: «Нужно было, чтобы весь народ, в особенности, масса крестьянства, был непосредственно заинтересован в победе, чтобы он с самого начала видел преимущества, которые он получит в случае успеха… Поэтому первым актом Араби должна была стать отмена феодального рабства и наделение крестьян землей».
Кропоткин и в дальнейшем настаивал на соединении национальных лозунгов с социальными, видя в этом залог успеха национально-освободительного движения. «Мне кажется, — писал он М.И. Гольдсмит 11 мая 1897 г., — что неудача… национальных движений (польского, финского, ирландского) лежит в том, что экономический вопрос — всегда земельный — остается в стороне» [11].
На рубеже прошлого и нынешнего веков зародилось сионистское движение, в котором участвовали многие социалисты и даже анархисты. На письмо одного из анархо-сионистов Кропоткин откликнулся рядом статей по этой проблеме. В целом он довольно критически относился к сионистскому движению и не понимал, почему евреи должны ехать на край света, где к тому же земля уже занята, чтобы обособиться от остальных народов: «В пустыню удаляются те, кто хочет создать новую религию… Религия разъединяет людей. Те, кто чувствует необходимость культурного объединения еврейского народа со всем цивилизованным миром, будут развивать сокровища своей культуры в борьбе за свободу бок о бок с остальными народами [12]. Из сказанного видно, что Кропоткин поддерживал национальное движение лишь тогда, когда борьба велась за свободу народа, на права человека, но национализм как таковой он не одобрял и выступал за сближение всех народов, освобождение их от национальных предрассудков, отдавая предпочтение общечеловеческим ценностям. Большое восхищение у него вызвала стачка солидарности еврейских рабочих с английскими портными в Лондоне в 1911 г. «Это еще одна страница в истории взаимной помощи, — сказал он анархисту Р.Рокеру об этой стачке, — пока такие силы живы в массах, у нас нет причин отчаиваться» [13]. Критически высказываясь о сионизме, Кропоткин ненавидел антисемитизм.
Кропоткин не только проповедовал идеи международной солидарности, но и сам активно участвовал в европейском общественном движении, поддерживал контакты с американскими анархистами. Особое место в жизни русского революционера занимала дружба с японским анархистом Дэндзиру Котоку, преодолевшая расстояния и препоны японской полиции. Котоку считал себя учеником Кропоткина, и, как настоящий японец, относился к своему учителю с величайшим уважением и почтением. В письмах Кропоткину, которые почти всегда начинались обращением «Дорогой товарищ и учитель», Котоку заявил, что желает опубликовать труды русского анархиста в Японии [14]. Это привело Кропоткина в беспокойство за судьбу японского товарища: ведь Япония тогда была весьма далека от демократических идеалов. Всё же стараниями Котоку некоторые работы Кропоткина были нелегально напечатаны в этой стране и распространялись среди студентов. Но сам Котоку был вскоре арестован и казнен. Так оборвалась дружба двух революционеров: учителя и преданного ученика, отдавшего жизнь за идеи учителя.
До начала I мировой войны Кропоткин решительно осуждал национал-шовинизм в любой стране и в любой форме, тем более, когда любовью к отечеству спекулировали с целью захватить власть и установить диктатуру, как это делал генерал Буланже во Франции в 1880-е годы. В ответ на призывы буланжистов защитить отечество Кропоткин поставил вопрос: о каком отечестве идет речь? «О Франции революционной, несущей свободу, равенство и братство? Если речь идет о ней, мы патриоты, у нас врожденная любовь к этой Франции. Но вместо этого отечества действительность показывает нам другое, состоящее из кучки богачей и толпы обездоленных» [15]. Кропоткин решительно выступал на стороне демократических сил против буланжистов, а впоследствии антидрейфусаров. И это в то время, когда многие видные социалисты, в том числе Ж.Гед, заняли сектантскую позицию, отказавшись от защиты демократических свобод!
В высказываниях Кропоткина 1880–90-х годов есть много такого, что явно противоречит его позиции в последующие годы. Так, в статье «Война» он высказал мысль о превращении империалистической войны в гражданскую: «Торговцы, эксплуататоры, банкиры, разные глупцы — вот контингент французских шовинистов. Если война всё же вспыхнет, наша программа известна: социальная революция против всех буржуа, вместе взятых» [16]. В 1892 г. В статье «1 мая» от писал: «Сегодня все те, кого заставляют время от времени кричать: «Долой пруссаков!» по одну сторону Вогезов и «Долой французов!» по другую, протянут друг другу руки, чтобы крикнуть «Долой хозяина!» И, пожалуй, самое антантофобское заявление Кропоткина было сделано им в газете «Фридом» в 1899 г. Складывание русско-французского союза вызвало у Кропоткина немало опасений, как впоследствии выяснилось, напрасных, за судьбу демократии во Франции. Поэтому он заявил, что когда-нибудь историки назовут Антанту «проклятым союзом» [17].
И действительно, наша литература до последнего времени изобиловала проклятиями в адрес Антанты. Но только самому Кропоткину это пророчество вряд ли вспомнилось в 1914–18 гг.
Во время русско-японской войны 1904–1905 гг. Кропоткин по-прежнему осуждал захватнические планы обеих сторон, указывал, что «настоящая война является торжеством самых низменных капиталистических инстинктов, против которых всякий мыслящий человек должен бороться» [18]. Но здесь мы уже не увидим призывов к гражданской войне, а только лишь сожаление о жертвах и желание мира. Отвечая всем, кто желал поражения России ради русской революции, он писал, что эта война не только не поможет движению, но и замедлит его. Позицию большевиков он объяснял влиянием Энгельса и Либкнехта, «которые гораздо больше ненавидели Россию, чем своего Бисмарка» [19].
По свидетельству И.С.Книжника-Ветрова, Кропоткин не допустил принятия антивоенной резолюции лондонским съездом русских анархистов в 1906 г.: «При этом [Петр] [Алексеевич] уже тогда обнаружил тот патриотизм, который сослужил ему хорошую славу у одних и дурную у других во время мировой войны. Он высказал предположение о возможности похода Германии на Россию, назвал Вильгельма II «коронованным жандармом» и с великой ненавистью говорил о его коварных планах» [20]. Между прочим, в 1870 г. симпатии молодого Кропоткина склонялись на сторону Пруссии, и он желал поражения Франции ради французской революции [21].
Что же привело его в лагерь оборонцев в 1914 г.?
Главной причиной оборончества Кропоткина во время I мировой войны была его вера в авангардную роль Франции в мировом революционном процессе. Спасти Францию для русского революционера значило спасти будущее человечества. «Даже — России в оборонческих писаниях своих уделял он меньше внимания, чем Франции, — вспоминал анархист Г.Б.Сандомирский, — потому что больше всего и всех на свете любил он Францию, ждал, упорно, непоколебимо, до последней минуты своей ждал, что она подаст сигнал к социальному переустройству мира и ее блузники шагнут через обломки опрокинутой государственности» [22]. Сам он очень сожалел, что по возрасту неспособен носить оружие, но своим парижским друзьям советовал встать на защиту Парижа. «Сказать трудно, до чего мне Франция, — ее поля, ее крестьяне на полях, ее дорóги, сам ландшафт мне дóроги, насколько они мне родные» [23], — в этих словах, написанных в самый разгар немецкого наступления на Париж в 1914 г., звучит даже не столько трезвый расчет на революцию, сколько боль за страну, как бы ставшую его второй родиной. Трудно поверить, что сам Кропоткин прожил во Франции относительно недолго и видел ее в основном сквозь решетку тюрьмы, куда был помещен французскими властями под давлением русской дипломатии в 1883–1886 гг. — как раз в качестве платы за союз в Россией. Но когда речь шла о спасении свободы, русский революционер был способен легко забыть обиды и отбрасывал всё мелкое, личное.
Страны Антанты воплощали для Кропоткина начала западной демократии. Сближение и союз с ними для России он считал жизненно важным. Кропоткин даже обратился с письмом к офицерам русского генштаба, в котором призвал не допускать братаний на фронте: «Как возможны такие братания после того, как Россия вступила в союз … с великой демократией Франции, 100 лет назад провозгласившей свободу, равенство и братство, с английской демократией, сумевшей даже при королевской власти создать такие учреждения, которых Германии не видать еще 40–50 лет, и, наверное, с американской демократией, которая первая провозгласила 140 лет назад права человека» [24].
Свою агитацию за продолжение войны в союзе с западными демократиями Кропоткин упорно продолжал даже после заключения Брестского мира. Вернувшись после февральской революции 1917 года в Россию, он принял участие в Обществе сближения с Англией, и в 1918 г. под его редакцией вышел «Вестник» Общества. Большинство авторов было крайне далеко от социализма. Одна из статей, например, воздавала хвалу английской колониальной политике, в частности, в Египте. Редакторское примечание, в котором Кропоткин резко отмежевался от позиции автора, свидетельствует о том, что он вовсе не забыл того, о чем писал когда-то в статье «Завоевание Египта» [25]. Но вместе с тем он настойчиво призывал своих соотечественников вернуться в Антанту, встать в ряды борющихся демократий.
Русский анархист умел ценить демократические свободы, хотя и критиковал их как альтернативу анархии. Разумеется, можно спорить о том, следовало ли России продолжать войну в 1918 г., но несомненно, что сейчас идея нашего возвращения в европейскую цивилизацию весьма актуальна. «Основатели нашего Общества, близко знакомые с новейшей умственной жизнью в Англии за последние четверть века, хорошо понимали необходимость ознакомления широких кругов России с развитием политической м социальной мысли в Великобритании, — писал Кропоткин. — Они знали, что прогресс человечества состоит не столько в выработке культуры, т.е. — внешних бытовых форм жизни, сколько в прогрессивном развитии цивилизации, в пробуждении среди народа новых форм жизни, соответствующих современным понятиям о свободе, равенстве и братстве всех граждан внутри данной страны, и всех народов в семье цивилизованных наций. И они знали, что в этом отношении Англия и Франция стоят далеко впереди Германии и Австрии» [26].
Если «великие демократии» Запада символизировали всё лучшее, чего смогла достигнуть Европа, то в «кнуто-германской империи» Кропоткин вслед за Бакуниным был склонен видеть оплот милитаризма и мертвящего государственного начала. «Гунны», «варвары» — вот те эпитеты, которыми от в избытке награждал немцев в годы войны. Но ноябрьская революция сразу изменила отношение Кропоткина к этой стране: «Два преступления — раздел Польши, ее вековое угнетение и захват Эльзаса и Лотарингии — наконец снимаются с немецкого народа… Какое счастье! Да здравствует немецкий народ, освобожденный от преступной ноши!» [27].
В своих выступлениях в поддержку Антанты Кропоткин проявлял крайнее упорство и последовательность. В отличие от большинства социалистов и даже буржуазных политиков русский анархист полностью отказался от критики правительства — даже за военные поражения: «Ругать правительство? Критиковать военные действия? Не берусь. Остается молчать и всем, чем можешь, помогать сражающимся» [28].
Но никакая сила не была способна остановить естественный ход истории: русские армии разваливались, солдаты братались а основатели упомянутого выше Общества сближения с Англией кадеты А.И.Шингарев и Ф.Ф.Кокошкин были убиты в 1918 г., как говорилось во всепрощающем некрологе, «людьми, не ведавшими, что творили» [29], а попросту говоря — озверевшими матросами, для которых сближение с Англией было в то время равносильно отправке на фронт. Единственным следствием оборончества Кропоткина стала его изоляция от основной массы товарищей. Лишь небольшое число анархистов последовало за ним.
Резко критиковал Кропоткина в те годы В.И.Ленин, назвавший его «анархо-траншейником» [30]. Но самого Кропоткина вряд ли сильно беспокоила эта критика, если даже он и знал о ней. Гораздо больше русского мыслителя огорчало отчуждение от него большинства его последователей. «Да, мы оплакиваем его с августа 1914 г., — писал анархист С.Фор, — непреодолимое разногласие отделило нас от него» [31]. Здесь следует заметить, что эти слова взяты из некролога, написанного Фором по случаю смерти Кропоткина, а мертвых принято либо хвалить, либо просто молчать. Остается лишь поражаться, насколько сильным было негодование Фора, чтобы в некрологе он дал понять, что Кропоткин для него умер в 1914, а не в 1921 г. Большинство анархистов было вполне солидарно с этим автором, хотя их критика была не столь резкой. Зато Временное правительство встретило вернувшегося в Россию в июне 1917 г. Кропоткина с распростертыми объятиями. Сам Керенский встречал его на вокзале. Впоследствии он предложил Кропоткину пост министра и получил решительный отказ: «Я считаю ремесло чистильщика сапог более честным и полезным!» [32] Вот ответ, достойный анархиста! Но не войдя во Временное правительство, Кропоткин делал все возможное, чтобы помочь ему извне. Ради этого он принял участие в Государственном совещании, где, обратившись к представителям крупного капитала, буржуазных и социалистических партий, призвал всех к сплочению ради продолжения войны и строительству новой жизни на демократических, но государственных началах. «Так вот, граждане, товарищи, — закончил он, — пообещаемте мы наконец друг другу, что мы больше не будем делиться на левую часть этого театра и на правую. Ведь у нас одна родина, и за нее мы должны стоять и лечь, если нужно, все мы, и правые, и левые» [33]. Слова Кропоткина вызвали бурные аплодисменты.
До сих пор критика оборончества Кропоткина была общим местом в трудах советских авторов. Никто так и не попытался реабилитировать позицию русского мыслителя или хотя бы взглянуть на нее чуточку более объективно. Но думается, что необходимым условием такой реабилитации должно стать переосмысление характера I мировой войны историками, а сделать им это даже сейчас весьма сложно.
Впрочем, есть еще высказывание И.С.Книжника-Ветрова, что не только симпатии к западным демократиям и желание сблизить с ними Россию, но и русский патриотизм лежал в основе оборончества Кропоткина. Трудно сейчас утвердительно ответить на этот вопрос, он нуждается в дальнейшем изучении. Но думается, что одно вовсе не противоречит другому: всякий патриот стремится к благу для своего отечества. Так и Кропоткин мечтал увидеть Россию частью демократического мира, но его мечтам не суждено было сбыться.
Февральская, а затем Октябрьская революция 1917 г. выдвинули на важное место проблему решения национального вопроса в России. Будучи безусловным сторонником права наций на самоопределение, Кропоткин не делал фетиша из национальной самобытности и не считал целесообразным обособление народов России друг от друга. Когда украинские националисты заявили о желании выйти из состава России, русский революционер направил послание украинскому народу, где, в частности, говорилось: Сыновья и дочери Украины гибли на тех же эшафотах, в тех же тюрьмах, при тех же расстрелах, что и сыновья и дочери великороссов, кавказцев, поляков, латышей, татар, восставших против царского гнета… С обновленной Россией вы сможете жить по-братски. А сливая воедино творческую устроительную работу… вы достигнете великих результатов в мировом строительстве Свободы, Равенства и Взаимности» [34].
В эти годы Кропоткин участвовал в Лиге федералистов и средство решения национального вопроса в России видел в создании федерации равноправных народов. Идея федерации в русской общественной мысли не нова. Одним из первых ее выдвинул декабрист Н.М.Муравьев. Впоследствии она нашла поддержку у А.И.Герцена, Н.И.Костомарова, М.А.Бакунина и ряда других мыслителей. Федерализм Бакунина и Кропоткина был анархистским, но оба они считали федерацию в рамках государственных форм известным шагом вперед к своему идеалу.
Было бы неверно относить зарождение федералистских идей Кропоткина к периоду после 1917 г. Впервые мысль о федерации балканских государств была им высказана еще в 1877 г. в упомянутой выше статье «К восточному вопросу». В письме В.Г.Черткову от 4 февраля 1900 г. он отмечал, что после свержения царизма «совокупность областей, из которых составляется Российская империя, должна вступить на путь федерации, например, вроде Канады или Соединенных Штатов» [35]. Аналогичная мысль была высказана и в письме к И.В.Дионео от 7 ноября 1911 г. [36] Исключение делалось лишь для Польши. Кропоткин с сожалением констатировал, что «на установление федеративных отношений между Польшей и Россией в близком будущем нет надежды».
Но после 1917 г. мечта русского революционера, казалось, стала приобретать реальные очертания и он написал ряд статей о федерации. Рассматривая исторические примеры, Кропоткин отдавал предпочтение федеративному устройству английских доминионов, США и Канады. В статье «Федеративный строй Канады» он писал: «Ознакомившись с федеративным строем Канады на месте, я смело могу сказать, что только признав полную провинциальную самостоятельность, удалось сплотить области столь разнородные по характеру, как французская Канада, … промышленная шотландская Канада, и степные области, вполне американские по характеру смешанного населения» [37].
Федерация по Кропоткину во многом отличается от той, которая у нас в действительности возникла. Отличие хотя бы уже в том, что русский мыслитель считал федеративное устройство желательным всегда, даже если в стране лишь одна нация. Федерация для Кропоткина — не только средство решения национального вопроса. Кроме этой задачи у нее есть и другая — развитие местного самоуправления и местной инициативы. Разумеется, можно поспорить с предложением русского мыслителя разделить на штаты и Великороссию, но нельзя не отметить, что в планах Кропоткина было немало ценного.
Сейчас [38] ведется много споров о том, чему отдать предпочтение: суверенитету Союза или суверенитету республик, часть из которых стремится стать такими же, как Союз, унитарными государствами и давить свои национальные меньшинства с гораздо большей непримиримостью, чем раньше. Думается, правильное решение этого вопроса подсказал нам Кропоткин, заботившийся прежде всего о суверенитете личности. Не унитарный Союз и не унитарные республики, а только широкое местное самоуправление и федерация снизу доверху способны создать условия для свободного развития как всех народов, так и каждого человека.
Примечания
1. Центральный государственный архив Октябрьской революции (далее — ЦГАОР), ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 41, л. 18–19.
2. Там же, ед.хр. 45, л. 94.
3. Хлеб и Воля. — 1904. — № 10. — С. 5.
4. Рукописный отдел Государственной библиотеки им. В.И.Ленина (далее — РО ГБЛ), ф. 410, карт. 12, ед.хр. 50, л. 18.
5. ЦГАОР, ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 45, л. 46.
6. Кропоткин П.А. Записки революционера. — М., 1988. — С. 187.
7. Там же. С. 189.
8. Там же. С.189.
9. Kropotkine P. A propos de la question d’Orient // Bulletin de la Federation Jurassienne. — 1877. — 24 juin.
10. Kropotkine P. La conquete d’Egypte // Le Révolté. — 1882. — № 16.
11. ЦГАОР, ф. 1129, оп. 2, ед. 41, л. 8.
12. ЦГАОР, ф. 1129, оп. 2, ед. 687, л. 8.
13. Peter Kropotkin. The rebel, thinker and humanitarian. — Berkley Heights, 1923. P. 84.
14. Из переписки Д.Котоку с А. Джонсоном и П.А.Кропоткиным // Народы Азии и Африки. 1976. № 3. С. 147–162.
15. Kropotkine P. La Patrie // Le Révolté. — 1886. — № 28.
16. Kropotkine P. La Guerre // Le Révolté. — 1887. — № 44.
17. Freedom. — 1899. — Vol.XIII, № 137, Apr. — P.26.
18. Хлеб и Воля. — 1904. — № 8. — С. 6.
19. Центральный государственный архив литературы и искусства (ЦГАЛИ), ф. 1390, оп. 1, ед.хр. 36, л. 11.
20. Красная летопись. — 1922. — № 4. — С.35.
21. Переписка Петра и Александра Кропоткиных. — М.; Л., 1933. — Т. 2. — С. 219–221.
22. Петр Кропоткин. — М., 1922. — С. 171.
23. ЦГАОР, ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 45, л. 37.
24. ЦГАОР, ф. 1129, оп. 1, ед.хр. 723, л. 3.
25. Вестник Общества сближения с Англией. — М., 1918. — С. 22.
26. Там же. С. 1.
27. ЦГАОР, ф. 1129, оп. 1, ед.хр. 4.
28. ЦГАОР, ф. 1129, оп. 2, ед.хр. 45, л. 39.
29. Вестник Общества сближения с Англией. — М., 1918. — С. 7.
30. Ленин В.И. Полн. собр. соч. — Т. 33. — С. 98.
31. Peter Kropotkin. — Berkley Heights, 1923. — P.47.
32. См.: Пирумова Н.М. Петр Алексеевич Кропоткин. — М., 1972. — С. 192.
33. См. там же. С. 193.
34. ЦГАОР, ф. 1129, оп. 1, ед.хр. 727, л.34–35.
35. ЦГАЛИ, ф. 552, оп. 1, ед.хр. 1707, л. 90.
36. ЦГАЛИ, ф. 1390, оп. 1, ед.хр. 36, л. 49–50.
37. ЦГАОР, ф. 1129, оп. 1, ед.хр. 744, л. 15.
38. Статья написана весной 1991 г.