П.А. Кропоткин. Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса.
М.: Голос труда, 1922.
ПРИЛОЖЕНИЯ
I. Рои бабочек, стрекоз и т.д.
Пиперс (М.С. Piepers) опубликовал в «Natuurkunding Tijdschrift voor Neederlandsch Indiê» 1891, часть L, стр. 198 (обзор имеется в «Naturwissenschaftliche Rundschau», 1891, том VI, стр. 573) интересные исследования о массовых полётах бабочек, случающихся в голландской восточной Индии, под влиянием сильных засух, вызываемых западными муссонами. Подобные массовые полёты обыкновенно имеют место в течение первых месяцев после начала муссонов, причём обыкновенно в этих полётах принимают участие индивидуумы обоих полов, принадлежащие к Catopsilia (Callidryas) crolale, Cr., но иногда рои «состоят из индивидуумов, принадлежащих к трём различным видам Euphœa». По-видимому, одной из целей подобных полётов является также совокупление. Что эти полёты не результат условленного действия, а скорее — следствие подражательности, или желания следовать за всеми другими, вполне возможно.
Бэтс (Bates) видел на Амазонке желтых и оранжевых Callidryas, «собиравшихся тесными массами, иногда от двух до трех ярдов (6–9 фут[ов]) в окружности, причём крылья их всех были приподняты, так что берег казался испещрённым зарослями крокусов». Их переселяющиеся колонны, перелетая реку с севера на юг, «не прерывались с раннего утра до заката» («Naturalist on the [River] Amazon[s]», стр. 131).
Стрекозы, во время их больших переселений через пампасы, собираются вместе в бесчисленных, и их колоссальные рои состоят из индивидуумов, принадлежащих к различным видам (Hudson, «Naturalist on the La Plata», стр. 130 и след.).
Кузнечики (Zoniopoda tarsata) отличаются также чрезвычайной общительностью (Hudson, l.c., стр. 125).
II. Муравьи
Исследования о муравьях Петра Гюбэра (Pierre Huber, «Recherches sur les mœurs des fourmis», Genéve, 1810; дешёвое и популярное издание было выпущено в 1861 году Cherbuliez’ом в «Bibliothéque Genevoise» под заглавием: «Les fourmis indigénes»), представляют не только лучший труд в данной области, но являются также образцом действительно научного исследования. Дарвин был совершенно прав, считая Петра Гюбэра даже более великим натуралистом, чем был его отец. Эту книгу следовало бы иметь всякому молодому натуралисту, не только ради её фактического содержания, но как урок по методу научных изысканий, и переводы её должны были бы иметь в дешёвых изданиях самое широкое распространение. Выкармливанье муравьёв в искусственных стеклянных гнёздах и проверочные опыты, сделанные позднейшими исследователями, включая сюда и Лёббока, — всё это уже имеется в превосходной работе Гюбэра. Читатели книг профессора Фореля и Лёббока знакомы, конечно, с тем фактом, что как швейцарский профессор (Форель), так и британский писатель (Лёббок) приступили к своим работам в критическом духе, с намерением опровергнуть утверждения Гюбэра относительно поразительных инстинктов взаимной помощи среди муравьев; но после тщательных исследований они могли только подтвердить его утверждения. К несчастью, человеческой натуре свойственно с полным доверием относиться ко всякого рода утверждениям о способности человека изменять по своей воле действия сил природы, и в то же время не признавать вполне проверенные научные факты, если они уменьшают расстояние между человеком и его собратьями из мира животных.
Г. Сэдерланд (Suderland, «Origin and Growth of Moral Instinct» — имеется русский перевод), очевидно, начал свою книгу с намерением доказать, что все нравственные чувства берут своё начало в родительской заботе и семейной любви, которые можно найти лишь у теплокровных животных; вследствие этого он и пытается свести до минимума значение симпатии и кооперации между муравьями. Он цитирует книгу Бюхнера, «Ум животных», и знаком с опытами Лёббока. Что же касается до трудов Гюбэра и Форэля, то он разделывается с ними в следующей фразе: «но они все [примеры, приводимые Бюхнером в доказательство существования симпатии между муравьями] или почти все искажены некоторого рода сентиментализмом… делающим их более пригодными для школьных книжек, чем для осторожных научных работ, причём то же самое можно заметить относительно некоторых наиболее известных анекдотов Гюбэра и Форэля (т. I, стр. 298).
Г. Сэдерланд не указывает, какие именно «анекдоты» он имеет в виду, но мне просто кажется, что он никогда не имел случая причесть работы Гюбэра и Форэля. Натуралисты же, знакомые с этими работами, знают, что в них не имеется никаких анекдотов. Если бы Сэдерланд проделал над муравьями такое же, выражаясь словами Дарвина, «образцовое научное исследование», как Гюбэр, он, конечно, никогда не написал бы такой неосторожной фразы.
Работу профессора Готфрида Адлерза о шведских муравьях («Myrmecologiska Studier: Svenska Myror och deras Lefnads föfhôllanden», помещена в «Bihang til Svenska Akademiens Handlingar», т. XI, № 18, 1886) следует упомянуть здесь. Едва ли нужно говорить, что наблюдения Гюбэра и Форэля, так поражающие людей, раньше не изучавших этого предмета, вполне подтверждены шведским профессором (стр. 136–137).
Профессор G. Adlerz сообщает также о ряде очень интересных опытов, сделанных им, чтобы проверить наблюдения Гюбэра относительно того, что муравьи двух различных муравейников не всегда нападают друг на друга. Он сделал один из своих опытов с муравьями Tapinoma erraticum, а другой — с видом обычных муравьев, Rufa. Собрав целое гнездо в мешок, он опорожнил его на расстоянии шести футов от другого муравейника. Это не вызвало драки между муравьями, но муравьи второго муравейника начали утаскивать личинки принесённых муравьев. Вобще когда Adlerz сводил рабочих муравьев разных муравейников, имевших при себе личинок, драки не бывало, но если он сводил рабочих без личинок, начиналась драка (стр. 185–186).
Он также дополняет наблюдения Форэля и Мак-Кука относительно муравьиных «наций», составляющихся из многих муравейников, причем, принимая за основание собственные вычисления, согласно которым в каждом развитом муравейнике имеется до 300.000 муравьев (Formica exsecta), он приходит к заключению, что подобные «нации» могут доходить до десятков и даже до сотен миллионов особей.
Превосходно написанная книга Матерлинка о пчелах, хотя и не заключающая новых наблюдений, могла бы быть очень полезной, если бы не была испорчена метафизическими «словесами».
Прекрасный свод позднейших работ о муравьях-земледельцах дан во французском издании «Жизни животных» Брэма, сделанном J. Künckel d’Herculais.
III. Взаимная помощь у воробьев
За последние годы мне случалось наблюдать общества воробьёв в палисаднике нашего домика в Бромлее. Известно, что воробьи — большие драчуны и сангвиники, и часто ссорятся из-за пустяков. Но зато они сильно заступаются друг за друга, и тогда у них поднимается такой шум, что невольно обращаешь на них внимание. Так например, одна пара воробьёв воспользовалась тем, что в углу крыши домика, соседнего с нашим, вывалилась черепица; они свили там гнездо. Чёрные скворцы (blackbirds), хотя и живут зимою вместе с воробьями, не ссорясь, и кормятся вместе, тем не менее, по-видимому, иногда выбрасывают воробьиных птенчиков из их гнёзд. И вот эту пару воробьев повадился пугать скворец. Прилетит, сядет на жёлоб крыши возле их норки и иногда старается пробраться к гнезду, сквозь проход под черепицами, слишком для него узкий. Тогда все воробьи нашего палисадника поднимают отчаянный шум, яростно налетают и наскакивают на скворца и заставляют его удалиться. Мы всегда знали, когда скворец прилетал к гнезду воробьев, — такого писка и шума нельзя не заметить.
Такой же шум, но другого характера, поднимали воробьи, когда из одного из их гнёзд вываливался птенчик. Говор и возбуждение, в таких случаях, бывали необыкновенные, и мы сейчас же узнавали об этом событии. Колония успокаивалась только тогда, когда птенчика подбирали (иначе его съели бы кошки) и сажали в пустую комнату с открытым окном. Тогда мать прилетала к нему, садилась на подоконник и, если не ошибаюсь, иногда влетала даже в комнату. К вечеру, или на другой день, она выманивала его на крышу пристройки, подходящую к окну. Тогда немедленно вокруг него слеталось, неизвестно откуда, множество воробьев, и все неистово шумели, — должно быть, радуясь; а он набирался смелости, ухитрялся слететь с крыши и научался летать.
IV. Сообщества для гнездования
Дневники Одюбона («Audubon and his Journals», New York, 1898), особенно те, которые относятся к его пребыванию, в тридцатых годах, на берегах Лабрадора и на реке св. Лаврентия, заключают в себе превосходные описания гнездующих ассоциаций водяных птиц. Говоря о «Скале» (The Rock), одном из островков Магдалены или Амгёрста, он писал: «В одиннадцать часов я уже мог различить, с палубы, совершенно явственно его вершину, и думал, что она покрыта снегом в несколько футов толщины; снег, казалось, покрывал каждую часть плоских выдающихся уступов»; но это не был снег, это были бакланы (gannets, Sula alba), спокойно сидевшие на яйцах или над молодыми выводками, правильными рядами, почти касаясь один другого; головы у всех были повёрнуты по направлению к ветру. Воздух над скалой и вокруг неё, на расстоянии сотни ярдов «был наполнен летающими бакланами, и казалось, что мы стоим среди мятели». Морские чайки (трехпалые киттиваки) и глупые кайры выводились на этом же самом утёсе («Journals», т. I, стр. 360–363).
В виду острова Антикости море «было буквально покрыто глупыми кайрами в малыми пингвинами (razor-bill, Alca torda)». Далее воздух был наполнен бархатными утками. На скалах залива выводились чайки-селёдочницы, морские ласточки (большие, арктические и, вероятно, Фостеровы), Tringa pusilla, морские чайки, утки Скотера, дикие гуси (Anser canadensis), красногрудые нырки, пингвины, бакланы и т.д. Особенно много было морских чаек: «они всегда преследовали других птиц, разбивали и высасывали их яйца и пожирали их птенчиков»; «они играют здесь роль орлов и ястребов».
На Миссури, выше Сен-Луи, Одюбону пришлось, в 1843 году, наблюдать ястребов и орлов, гнездующих колониями; он упоминает о «длинных линиях приподнятого берега, окружённого огромными известняковыми скалами; в них была масса курьёзных отверстий, куда, как мы видели, к вечеру влетали ястребы и орлы», — т.е. турецкие сарычи (Cathartes aura) и лысые орлы (Haliaëtus leucocephalus), согласно примечанию E. Couës’а (т. I, стр. 458).
Наблюдения Одюбона особенно ценны потому, что он был выдающийся натуралист, один из основателей описательной зоологии, и посетил он северную Америку в такую пору, когда животная жизнь на этом материке ещё не была истребляема человеком.
Одним из лучших мест для вывода потомства вблизи британских берегов являются острова Фарнэ, и в работе Charles Dixon’а, озаглавленной «Among the Birds in Northern Shires», можно найти превосходное описание этой местности, в которой десятки тысяч чаек, морских ласточек, гавок, бакланов, куликов, устричников, кайр и тупиков собираются каждый год. «При приближении к одному из этих островов сначала получается впечатление, что всё пространство монополизовано чайками (меньшего вида, с чёрными спинками), — в таком огромном изобилии они встречаются. Воздух кажется переполнен ими, как покрыты ими почва и обнаженные скалы; и когда наша лодка, наконец, пристаёт к скалистому берегу, и мы с радостью выскакиваем на сушу, птицы впадают в крикливое возбуждение — вокруг нас начинается настоящее столпотворение птиц, протестующих криком, и настойчиво продолжающееся, пока мы не отчаливаем» (стр. 219).
Интересные замечания насчёт отношения между развитием семейственности у голенастых птиц и уменьшением числа высиживаемых ими птенчиков сделал мой покойный друг и товарищ по Олёкминско-Витимской экспедиции И.С. Поляков, в Обществе Естествоиспытателей при С.-Петербургском Университете (Протокол засед. Зоол. Отд., 17 декабря 1874).
V. Помогают ли большие птицы маленьким при перелете?
Я знаю, что некоторые зоологи, — едва ли не большинство, — с насмешкою относятся ко всякому напоминанию об этом предмете. Но так как, позволяя себе этот вопрос, я нахожусь в обществе нескольких натуралистов-исследователей, в том числе такого зоолога, как Хейглин, то я позволяю себе обратить внимание исследователей на этот предмет. Для тех, кто изучал общественную жизнь птиц, вопрос не покажется странным.
Один из английских натуралистов и зоологов, Хартинг (James Ed. Harting, «Recreations of a Naturalist», London, 1906), разобрал в особой главе своей книги известные ему упоминания о том, что при перелёте большие птицы иногда помогают маленьким, которые в таком случае садятся на них, между плеч. Абсолютно достоверных фактов нет, так как снизу увидать птичку, сидящую на другой во время перелёта, почти невозможно. Но некоторые опытные натуралисты-орнитологи считают факт вероятным.
Вот факты, собранные Хартингом. Известный арктический исследователь Dr. J. Rae, в сообщении перед учёным Линнеевским Обществом, упоминал, что индейцы племени Cree, в York Factory и в Moose Factory (в Гудзоновой Земле), утверждали, что одна из небольших перелётных птичек садится, при перелёте, для отдыха на канадского гуся.
Индейцы этого племени ведут в больших размерах охоту на этого гуся, которого встречают, когда он прилетает с юга в их территорию. То же самое положительно утверждали д-ру Рэ и индейцы с берегов Атабаски и Больших Невольничьих Озер (Great Slave Lakes), живущие около 1500 верст к северо-западу от предыдущих.
Д-р Леннеп (Lennep), в книге «Bible Customs in Bible Lands», упоминает о множестве мелких птичек, прилетающих из Палестины в Аравию и Египет на спине у журавлей. Когда последние летят с севера на юг, то летят они низко, и мелкие птички поднимаются к ним. Иногда слышно щебетанье птичек, сидящих уже на плечах у больших. Так говорят, по крайней мере, местные жители; но нужно помнить, что в том, что мелкие птицы совершают перелёт вместе с большими, никто не сомневается; это — факт общеизвестный. Щебетанье же маленьких, само по себе, ещё не доказывает, чтобы они садились на больших.
Однако американский профессор Клэйполь (Claypole) говорит, что он убедился лично, во время пребывания на острове Крите, что трясогузки и другие мелкие птицы, во время перелета из Европы на юг, садятся на спину журавлям. Сперва он не хотел этому верить, но когда один рыбак выстрелил в его присутствии по пролетавшей стае журавлей, Клэйполь сам видел, как эти птички поднялись вверх от стаи и исчезли (известный научный журнал «Nature», английский, 24 февраля 1881).
Один немецкий писатель, Адольф Эбелинг, часто слыхал то же самое в Каире, и известный путешественник и орнитолог Хейглин сказал ему в Каире, что он считает факт вполне вероятным, хотя сам лично не имел случая его проверить.
Hedenborg, известный шведский путешественник, утверждает, что он сам часто слыхал, на острове Родосе, голоса мелких пташек, совершавших перелёт с аистами, и раз сам видел несколько птичек, слетавших со спин аистов, когда они достигли острова.
Г. Нельсон (T.H. Nelson) писал в английский журнал «Zoologist» (февраль 1882, стр. 73), что надсмотрщик мола при устье реки Tees, в Англии, стоя 16 октября при ясной холодной погоде на оконечности мола, увидел сову (Short-eared Owl), которая летела с моря, усталая; он заметил что-то на её плечах. Сова села на снасти в 15 шагах от него, и как только она села, с её спины соскочила птичка и полетела вдоль мола. Раньше чем он схватил ружьё, сова улетела, но птичку он убил, и местный зоолог определил её как «Golden-crested Wren».
Такая маленькая и плохо летающая птичка едва ли могла бы сама перелететь через Немецкое море против сильного ветра. А между тем она регулярно переселяется и прилетает в Англию, всегда раньше тетерева (Woodcock), отчего и зовется в Англии Woodcock Pilot (кормчий тетерева). Рыбаки этих берегов часто замечали, что эта птичка садилась на их лодки.
Одним словом, делая сводку тому, что нам известно по этому вопросу, мы можем сказать следующее: Положительных решающих наблюдений зоологами не было сделано. Но местные жители, промышляющие птицей, когда она прилетает к их берегам, вообще уверены, что маленькие птички, прилетающие вместе с большими, садятся — может быть, только в конце перелёта через море — на спину большим.
VI. Количество общительных животных в Экваториальной Африке
К счастию, до сих пор есть ещё одна область, где животная жизнь сохранялась, несколько лет тому назад, такою, какою она была до появления человека, вооружённого огнестрельным оружием. Это — Экваториальная Африка, о которой мы имеем прекрасное сочинение г. Шиллингса (C.G. Shillings, «With Flashlight and Rifle», 2 тома. Лондон, 1906; я пользовался английским переводом; оригинал — по-немецки), — писателя, хорошо известного среди зоологов, как авторитет по фауне Африки и эксперт-натуралист. В Южной Африке, говорит он, белые и местные жители, вооружившиеся огнестрельным оружием, перебили несметные количества диких животных, так что некоторые виды совершенно исчезли, и самый вид фауны совершенно изменился. «Так исчезли: белохвостая гну (Connohaetus gnu), косуля бонтебок (Damaliscus pygargus), блесбок (Dam. albifrons), истинная квагга (Equus quagga), горная зебра (Eq. zebra), прекрасная беловатая антилопа (Hippotragus leucophoeus), Капский буйвол (Bubalus caffer), слон, так называемый носорог (Rhinocerus Simus), чёрный носорог (Rh. bicornis), жираф, гиппопотам и страус — за исключением нескольких охраняемых особей первых трёх видов — и вполне, что касается до остальных». При этом нужно помнить, что они встречались в несметных количествах, не далее чем в первой трети девятнадцатого века, и были еще более многочисленны в более отдаленное время.
Даже в Экваториальной Африке их число уже убывает, и зебры более уже не встречаются стадами, как их видел проф. Г. Мейер (см. его книгу «Килиманджаро») за несколько лет до экспедиции Шиллингса; стада же слонов и буйволов сильно поредели. При всем том массы животных продолжают пока жить большими обществами, а ассоциации различных видов, упоминаемые Шиллингсом, поразительны.
На плоскогориях Экваториальной Африки, после больших дождей, в три недели образуются громадные пространства, затопленные водою, и все впадины становятся болотами или обширными озёрами, которые привлекают к себе несметные количества всевозможных животных со всего сухого вельта (высоких степей).
«Несметные стаи гусей и уток покрывали поверхности озёр, — пишет Шиллингс, — а по берегам паслись тысячи гну и зебр; и с самых дальних пределов вельта собрались носороги к своим обычным водопоям среди камышей; вернулись также ватербоки, хартебесты (различные породы косуль и антилоп), газели и несколько буйволов» (стр. 91, 92).
Описания жизни по берегам этих временных озёр, данные Шиллингсом, и его замечательные фотографии, — часть которых он снимал ночью, при помощи света внезапной вспышки, — поразительны, так как показывают, какие громадные количества разнообразных животных собираются в этих местах, и как, только благодаря бдительности и осторожности своих разведчиков и сторожей им удаётся подойти стадами к водопою и напиться ночью, не будучи разорваны собирающимися сюда же львами. Начиная с заката солнца вплоть до следующего утра, к озеру подлетают и подходят на водопой сотни тысяч различных птиц и самые разнообразные породы млекопитающих. Любопытно, что в свои первые экспедиции Шиллингс видел, что львы охотятся сворою, и то же видно на его ночных фотографиях. На одной из них видны три льва, кравшиеся к добыче. Лично Шиллингс не видал больше семи львов вместе (стр. 133); но как только один лев рычал ночью, ему почти немедленно откликалось несколько других. И когда на берегу одного временного озера, где собралось очень много всяких животных, после того как Шиллингс наслушался за ночь рычания многих львов, он стал разбирать утром их следы, «я убедился, — пишет он, — по найденным следам, что по крайней мере тридцать львов поселились в то время в этом месте» (стр. 132). «Один уважаемый английский наблюдатель, — говорит он (стр. 345), — видел однажды двадцать семь львов вместе». Сходиться по несколько для охоты было для львов обычным делом в то время, когда Шиллингс совершал свои экспедиции.
VII. Общительность животных
То обстоятельство, что животные отличались большею общительностью, когда человек меньше охотился за ними, подтверждается многими фактами, из которых видно, что те животные, которые теперь живут в одиночку, в странах, обитаемых человеком, продолжают жить стадами в незаселённых областях. Так, на безводных, пустынных плоскогориях северного Тибета Пржевальский нашел медведей, живущих сообществами. Он упоминает о многочисленных «стадах яков, куланов, антилоп и даже медведей». Последние, — говорит он, — питаются чрезвычайно многочисленными небольшими грызунами и распложаются в таких количествах, что, «как уверяли меня туземцы, они находили по 100–150 медведей, спящих в одной пещере» (Годовой «Отчет Русского Геогр. Общества», за 1885 год, стр. 11). Во времена Скоресби, т.е. в двадцатых годах девятнадцатого века, белые медведи были так многочисленны и жили такими большими стадами, что Скоресби (хороший наблюдатель) сравнивал их со стадами овец. Зайцы (Lepus Lehmani) живут большими сообществами на Закаспийской территории (N. Zarudnyi, «Recherches zoologiques dans la contrée Transcaspienne», в «Bulletin de la Société des Naturalistes de Moscou», 1889, 4). Маленькие калифорнские лисицы, живущие, по словам Е.С. Holden’а, возле Ликской обсерватории «на смешанной диете из туземных ягод и цыплят астрономов» («Nature», ноябрь, 5, 1891), по-видимому, также отличаются большой общительностью. Даже львы, как мы видели в предыдущем Приложении, охотятся обществами в дикой ещё части Экваториальной Африки.
Некоторые очень интересные примеры любви животных к обществу были даны в работе C.L. Cornish’а («Animals at Work and Play», London, 1896), Все животные, по справедливому замечанию этого автора, ненавидят одиночество. Он даёт также несколько забавных примеров, рисующих обычай сурков ставить часовых. Этот обычай настолько укоренился среди них, что они ставят часового даже в Лондонском зоологическом саду и в Парижском Jardin d’Acclimatisation (стр. 46).
Профессор Кесслер был совершенно прав, указывая, что молодые выводки птиц, вследствие нахождения вместе осенью, развивают в себе чувства общительности.
Cornish («Animals at Work and Play») дал несколько примеров игр среди молодых млекопитающих, как например, ягнят, которые до страсти любят играть во «Все за мной» и в «Я — хозяин дома» (я тоже видел не раз эту игру в Англии), а также их страсть к скачкам с препятствиями. Молодые лани любят играть в «Лови меня», причём толчок даётся мордочкой. Кроме того, массу примеров таких игр у животных можно найти в превосходной работе Karl Gross’а, «The Play of Animals» («Игры животных»).
VIII. Оранг-утаны были некогда более общительны
Из работы проф. Эдуарда Беккари, итальянского ботаника, странствовавшего в Сараваке (Борнео), видно, что местные дикари жестоко истребляют оранг-утанов при помощи своих тонких ядовитых стрел, выдуваемых через длинную трубку, человеком, спрятанным в засаду. Немудрено, что при таких условиях оранг-утаны предпочитают вести одинокую жизнь, но есть факты, указывающие на то, что прежде оранг-утаны не были чужды общительности, так как, даже теперь, они собираются иногда небольшими группами, когда поспеет фрукт дуриана. «Лучшая пора для охоты за оранг-утанами, — пишет Беккари, — это когда фрукт созреет. Тогда их легко находить по пяти, шести, или более, на одном дереве. В ту пору, когда я был в Маропе, маи (т.е. оранг-утаны) бродили по лесам в поисках за пищею, и не легко было найти их, особенно нескольких вместе. Всё-таки я видел восьмерых в один день, из них четырёх — на одном дереве». Даже разновидность тяпинг, которой меньше, чем разновидности касса, появляется группами, и даяки говорят, что многие из первых видны бывают около сёл, когда поспеет дуриан («Странствование в больших лесах Борнео», англ. издание, стр. 204).
Беккари видел также множество их гнезд, или логовищ. «Слово гнездо,— пишет он, — совершенно приложимо к их постелям или местам для отдыха, которые они приготовляют себе на деревьях, в тех местах, где селятся на время. Они делают логовище из ветвей, наломанных у данного дерева и сложенных в том месте, где это дерево широко разветвляется надвое. Не видно никакой попытки хорошенько убрать эти ветви или сделать навес. Просто сделана платформа, на которую животное может лечь. Гнезда оранг-утанов, которые я видел, очевидно, были для одной особы. Быть может, пара и строит себе более удобное логовище, но я не нашел ничего, указывающего на домашние привычки у этих обезьян» (стр. 143). Впрочем, для своих фуражировок оранг-утаны иногда сходятся по несколько.
IX. Препятствия избыточному размножению
Hudson, в превосходной своей книге, «Naturalist on the La Plata (глава III), приводит очень любопытные сведения о внезапном размножении вида мышей и о последствиях этой «волны жизни».
«Летние месяцы в 1872 и 1873 году, — пишет он, — отличались обилием солнечного света и частыми, кратковременными дождями, так что в диких цветах не было недостатка, как это бывало большею частью в предыдущие годы». Сезон был очень благоприятен для мышей, и «эти плодовитые маленькие создания вскоре появились в таком изобилии, что собаки и коты питались почти исключительно ими. Лисицы, ласки и опоссумы питались ими до пресыщения; даже насекомоядный броненосец (armadillo) принялся за охоту за мышами. Домашняя птица превратилась в хищную», а «желтые тираны» (Pitangus) и кукушки Guira охотились исключительно за мышами. «Осенью появилось бесчисленнее количество аистов и короткоухих филинов, с целью участвовать в общем пире. Вслед за тем наступила зима, с продолжительной засухой; сухая трава была съедена или обратилась в пыль, и мыши, лишённые убежища и пищи, начали вымирать. Коты возвратились по домам; странствующий вид короткоухих филинов улетел; а маленькие, прячущиеся по норам филины отощали до того, что едва могли летать и «весь день держались вблизи жилищ, надеясь поживиться каким-нибудь случайным куском». В ту же самую зиму погибло невероятное количество овец и рогатого скота, в течение одного холодного месяца, следовавшего за засухой. Что же касается до мышей, то, по словам Hudson’а, «после этого великого истребления едва осталось самое небольшое количество мышей, выживших все невзгоды, чтобы продолжить вид».
Вышеприведенный пример имеет еще особенный интерtc потому, что он показывает, как на равнинах и плоскогориях внезапное размножение вида немедленно привлекает его врагов из других частей равнин, и как виды, лишённые защиты, доставляемой общественною жизнью, неизбежно должны стать добычей этих врагов.
Нечего и говорить, что не на таких кратковременных периодах внезапного размножения и последующей борьбы за существование строилась эволюция животных форм, тем более прогрессивная.
Тот же самый автор даёт другой превосходный пример из своих наблюдений в Аргентинской республике. Одним из распространенных там грызунов был «койпу» (Myopotamus coupù) — похожий по наружному виду на крысу, но величиной не меньше выдры. По своим привычкам это — водяной зверь, отличающийся большою общительностью. «Однажды вечером, — пишет Hudson, — все они плавали и играли в воде, разговаривая между собой путём странных вскрикиваний, которые звучали как стоны и вопли раненого, или страдающего человека. Меха «койпу», которые обладают нежным мехом под длинными грубыми волосами, одно время вывозились в больших количествах в Европу; но около 60 дет тому назад диктатор Розас издал указ, воспрещавший охоту за этими животными. В результате животные эти размножились в необычайном количестве и, оставив свои водные привычки, стали жить на суше и совершать переселения, появляясь везде в больших количествах в поисках за пищей. Внезапно на них напала какая-то таинственная эпидемия, от которой они погибли, и в настоящее время почти все вымерли» (стр. 12).
Истребление человеком, с одной стороны, и заразительные болезни — с другой, являются, таким образом, главными задержками, препятствующими размножению видов, а вовсе не конкуренция при добывании средств к существованию, которая может совершенно отсутствовать, а когда существует, то до некоторой степени избегается переселениями или переменою пищи.
Факты, доказывающие, что области, пользующиеся гораздо более благоприятным климатом, чем Сибирь, всё-таки отличаются в равной мере недостаточной населённостью, могут быть приведены в изобилии. Но в хорошо известном труде Бэтса («Натуралист на Амазонке») мы находим, что то же можно сказать даже о тропической области на берегах реки Амазонки.
«Действительно, — пишет Bates, — здесь имеется большое разнообразие млекопитающих, птиц и пресмыкающихся, но они рассеяны на большом пространстве и чрезвычайно пугливо относятся к человеку. Вся эта область настолько обширна и так однообразно одета лесом, что лишь через большие промежутки можно видеть животных в изобилии, когда последние находят какое-либо место, более привлекательное по сравнению с остальными» («Naturalist on the [River] Amazon[s]», 6-е изд., стр. 31). То же самое я писал об Олёкминско-Витимской тайге и Витимском плоскогории.
Этот факт тем более поразителен, что бразильская фауна, бедная млекопитающими, далеко не бедна птицами, и бразильские леса могут доставить достаточно пищи для птиц, как можно видеть из предыдущей цитаты о сообществах птиц. Но несмотря на это, леса Бразилии, подобно лесам Азии и Африки, не только не страдают перенаселённостью, а скорее отличаются недостаточным животным населением. То же самое справедливо и относительно пампасов Южной Америки, о которых Hudson замечает, что они вызывают удивление тем, что на такой обширной территории, покрытой травой и так приспособленной для обитания травоядных животных, встречаешь только один вид маленьких жвачных. Как известно, в некоторой части этих прерий теперь пасутся миллионы овец, рогатого скота и лошадей, разведённых человеком. Птиц в пампасах мало, и по количеству видов, и по их численности.
X. Приспособления во избежание борьбы за существование
Множество примеров таких приспособлений можно найти в трудах всех натуралистов, изучавших жизнь животных в дикой природе. Одним из таких примеров, очень интересным, может служить волосатый броненосец Admadilla, о котором W.H. Hudson говорит, что «он избрал подходящий для себя образ жизнии вследствие этого процветает, в то время как его сородичи быстро вымирают. Пища его отличается чрезвычайным разнообразием. Он охотится за всякого рода насекомыми, открывая червей и личинок, находящихся на глубине нескольких дюймов под почвой. Он очень любит яйца и птенчиков; питается падалью так же охотно, как ястреб; а если случается недостаток в животной пище, он довольствуется растительною диетою — клевером и даже зернами кукурузы. Поэтому, в то время как другие животные голодают, волосатый броненосец всегда жирен и энергичен» («Naturalist on the La Plata», стр. 71).
Приспособляемость пиголицы способствует чрезвычайно широкому распространению этого вида. В Англии пиголица «чувствует себя среди распаханных полей так же дома, как и в диких местностях». А про хищных птиц Ch. Dixon говорит в своей книге «Birds of Northern Shires» (стр. 67), что «разнообразие пищи является еще в большей степени общим правилом у хищных птиц». Таким образом, мы узнаём от того же самого автора (стр. 60, 65), что коршуны британских болот питаются не только маленькими птичками, но также кротами и мышами, лягушками, ящерицами и насекомыми, в то время как меньшего размера соколы питаются большею частью насекомыми».
В высшей степени поучительная глава, которую W.H. Dixon посвящает семейству южно-американских лазящих птиц, является также превосходной иллюстрацией тех путей, при помощи которых значительные части животного населения избегают конкуренции, и в то же время достигают очень значительного размножения в данной области, вовсе не обладая вооружением, которое обыкновенно считается существенным для успешной борьбы за существование. Вышеупомянутое семейство лазящих распространено на огромном пространстве, от южной Мексики до Патагонии, и из него описано уже не меньше 290 видов, принадлежащих к 46 различным родам, причем наиболее поразительною чертою этого семейства является поразительное разнообразие в привычках его членов. Не только различные роды и виды обладают свойственными им одним привычками, но часто даже одни и те же виды видоизменяют образ жизни в различных местностях. Некоторые виды Xenops и Magarornis, подобно дятлам, взбираются вертикально по стволам деревьев в поисках за насекомыми, но также, подобно синицам, обыскивают мелкие ветви и листву на концах ветвей, так что ими осматривается все дерево, от корней до самой верхушки. Sclerurus, хотя обитает в самых темных лесах и снабжен острыми загнутыми когтями, никогда не отыскивает себе пищи на деревьях, но исключительно на земле, среди разлагающихся опавших листьев; это тем более странно, что если вспугнуть его, он летит к стволу ближайшего дерева, к которому прижимается в вертикальном положении, оставаясь все время неподвижным и не издавая звука, причем он избегает опасности быть открытым, благодаря своей темной покровительственной окраске. И так далее. Точно так же они отличаются громадным разнообразием в манере строить свои гнезда. Так, в одном и том же роде, три вида строят глиняные гнезда, напоминающие своей формой печь, четвертый вид строит гнездо из палочек на деревьях, а пятый пробуравливает себе гнезда на берегах рек, подобно зимородкам.
Замечательно, что все это обширное семейство, про которое Hudson говорит, что «каждая часть южно-американского континента населена ими; ибо в действительности не имеется климата, почвы, или растительности, которые не обладали бы каким-нибудь своим видом этих птиц», — принадлежит «к самым беззащитным птицам». Подобно уткам, упоминаемым Северцовым (см. в тексте), они не обладают ни мощным клювом, ни когтями; «они боязливы, не оказывают сопротивления и не обладают ни силой, ни вооружением; их движения менее быстры и менее энергичны, чем у других птиц, а их полёт отличается чрезвычайною слабостью». Но они обладают, как заметили это Hudson и уже давно Asara, «в значительной степени общительным инстинктом», несмотря на то, что «их общественным инстинктам сильно мешают условия их жизни, требующие одиночества». Они не могут устраивать тех обширных товариществ для вывода птенцов, которые мы видели у морских птиц, так как они питаются древесными насекомыми и должны тщательно обыскивать поодиночке каждое дерево, что они и исполняют чрезвычайно деловым образом; но они постоянно перекликаются в лесу, «ведя разговоры друг с другом на больших расстояниях»; они объединяются в те «странствующие стаи», которые так хорошо известны по живописным описаниям Бэтса. А Hudson пришел к мысли, «что везде в южной Америке Dendrocolaptidae первые объединяются для совместных действий, и что птицы других семейств следуют за ними в их походах и вступают с ними в сообщества, зная по опыту, что можно рассчитывать на богатую добычу». Едва ли нужно добавлять, что Hudson очень высокого мнения об их смышлёности. Общительность и ум всегда идут рука об руку.
XI. Происхождение семьи
В то время, когда я писал соответственную главу в тексте этой книги, среди антропологов, казалось, установилось известного рода согласие относительно сравнительно позднего появления, в ряду обычаев человечества, патриархальной семьи, какая была у евреев или в императорском Риме. Но с того времени появились работы, в которых воззрения, выдвинутые впервые Бахофеном и Мак-Леннаном, приведенные в систему в особенности Морганом, и развитые дальше и подтвержденные Постом, Максимом Ковалевским и Лёббоком, оспариваются; причем наиболее важными из работ этого направления являются: труд датского профессора С.N. Starcke («Primitive Family», 1889) и гельсингфорского профессора Edward Westermarck’а («The History of Human Marriage», 1891; 2-е изд. 1894). С вопросом о формах первобытного брака случилось, таким образом, то же, что и с вопросом о первобытной форме землевладения. Когда мысли Маурера и Нассэ о деревенской общине, развитые после них целою школою талантливых исследователей, а также мысли современных антропологов о первобытной коммунистической конституции рода встретили почти общее признание, — они вызвали появление таких трудов, как Фюстель-де-Куланжа во Франции, Фридерика Сибома (Seebohm) в Англии и нескольких других, в которых была сделана попытка, отличавшаяся скорее блеском, чем действительно глубиною исследования, — опровергнуть эти идеи и набросить тень сомнения на выводы, к которым пришли современные исследователи (см. предисловие проф. Виноградова к его замечательному труду «Villainage in England). Равным образом, когда мысль об отсутствии семьи в ранней родовой стадии развития человечества была принята большинством антропологов и исследователей древнего права, она вызвала труды, подобные работам Штарке и Вестермарка, в которых человек изображался, согласно еврейской традиции, как существо, выступившее сразу уже с семьею, очевидно патриархальною, и никогда не проходившее чрез стадию развития стадной семьи, описанную Мак-Леннаном, Бахофеном или Морганом. Эти работы, из которых «История Человеческого Брака» Вестермарка к тому же блестяще написана, нашли широкий круг читателей и, несомненно, произвели известного рода впечатление: те, кто не имел возможности ознакомиться с объёмистой литературой по предмету научного спора, начали колебаться; а в то же время некоторые антропологи, прекрасно ознакомленные с предметом, как, например, французский профессор Дюркгейм, заняли примирительное, но несколько неопределенное, положение.
Прямого отношения к специальным задачам труда, посвященного вопросу о взаимной помощи, этот спор не имеет. Тот факт, что люди жили родами с древнейших стадий развития человечества, не оспаривается даже теми, которые чувствуют себя шокированными идеей, что человек мог пережить такую стадию развития, когда семья — в общепринятом значении этого слова — не существовала. Но предмет спора имеет глубокий интерес и заслуживает упоминания, хотя для полного рассмотрения его понадобился бы целый том.
Когда мы стараемся приподнять завесу, скрывающую от нас древние учреждения, особенно те, которые преобладали при первом появлении существ человеческого типа, нам приходится — за отсутствием прямых свидетельств — совершать громадную, копотливую работу, чтобы проследить в восходящем порядке все признаки существования каждого учреждения. Тщательно отмечая малейшие следы их в привычках, обычаях, преданиях, песнях, фольклоре и т.д., мы сводим затем в одно результаты каждого из этих отдельных изучений и мысленно восстановляем общество, которое отвечало бы одновременному существованию всех этих учреждений. Всякому понятно поэтому, какая масса фактов и какое огромное количество изучений, в частности, известных сторон вопроса требуется для того, чтобы прийти к какому-нибудь прочному заключению. Именно такого рода детальное изучение и можно найти в монументальных трудах Бахофена и его последователей, между тем как оно отсутствует в трудах противной школы. Масса фактов, собранных профессором Вестермарком, несомненно, поражает изобилием, и его труд имеет большую ценность, как критическая работа; но едва ли он побудит тех, кто в оригиналах знаком с трудами Бахофена, Моргана, Мак-Леннана, Поста, Ковалевского и т.д., и кто ознакомлен с работами школы деревенской общины, изменить свои мнения и принять теорию патриархальной семьи.
Так, аргументация, основываемая Вестермарком на семейных обычаях приматов (высших обезьян), не имеет, смею сказать, той цены, которую он ей приписывает. Наше знакомство с семейными отношениями общительных видов обезьян нашего времени отличается чрезвычайною недостаточностью, причем два необщительных вида — орангутаны и гориллы — не могут быть принимаемы в расчёт, так как оба вида, как я уже указал в тексте, очевидно, принадлежат к вымирающим видам. Еще менее нам известно об отношениях, существовавших между самцами и самками приматов к концу третичного периода. Жившие в то время виды, весьма вероятно, все вымерли, и мы не имеем ни малейшего представления о том, который из них был прародительскою формою, из которой выработался человек. Всё, что мы можем сказать с некоторым вероятием, это то, что у различных видов обезьян должны были существовать различные семейные и родовые отношения, что видов в то время было чрезвычайно много, и что с тех далёких времен в обычаях приматов должны были произойти крупные изменения, подобные тем изменениям, которые имели место даже в течение двух последних столетий в обычаях многих других млекопитающих, переставших жить обществами.
Вследствие этого спор должен быть сведен исключительно к человеческим учреждениям; и при подробном обсуждения каждого отдельного следа каждого древнего учреждения, в связи со всем тем, что нам известно о других, учреждениях того же самого народа или того же самого рода, лежит главная сила доказательств школы, утверждающей, что патриархальная семья есть учреждение сравнительно позднего происхождения.
Действительно, у первобытных племен имеется целый круг установлений и обычаев, которые становятся вполне понятными, если мы примем идеи Бахофена и Моргана, а без них совершенно необъяснимы. Таковы: коммунистическая жизнь рода, пока он не распался на отдельные отеческие семьи; жизнь в длинных домах и жизнь классами, занимающими отдельные «длинные дома», соответственно возрасту и степени принятия (инициации) юношей в состав рода (Миклухо-Маклай, H. Schurz); ограничения личного накопления имущества, которых примеры я дал в тексте и в одном из Приложений; тот факт, что женщины, взятые из другого рода, прежде чем перейти в частную собственность, должны побыть собственностью всего рода; и многие подобные обычаи, разобранные Лёббоком. Этот обширный круг установлений и обычаев, постепенно приходивших в упадок и исчезнувших в следующей фазе человеческого развития, которая характеризуется деревенскою общиною, находится в полном согласии с теориею «родового, стадного брака». Но школа патриархальной семьи проходит мимо них, почти не обращая на них никакого внимания.
Такой путь обсуждения вопроса, конечно, неправилен. У первобытных людей не было такого наслоения, или переживания разновременных обычаев, какое существует у нас. У них было одно установление, — род, который включал уже все взаимные отношения членов рода. Брачные отношения и отношения, связанные с владением, суть родовые отношения. А потому мы могли бы, по крайней мере, ожидать от защитников теории патриархальной семьи, что они укажут нам, каким образом вышеупомянутый круг установленных обычаев (позднее исчезнувший) мог существовать в обществах людей, которые жили бы под системою, противоречащею подобным институциям, т.е. под системою отдельных семей, управляемых каждая своим главою семьи. Откуда явился первобытный коммунизм, когда система отдельных семей противоречила ему?
Далее, нельзя признать научной ценности за объяснениями, которыми защитники патриархальной теории стараются устранить серьёзные затруднения, для их теории. Так, например, Морган доказал значительным количеством фактов, что у многих первобытных племен существует строго соблюдаемая «система классификации групп», и что все индивидуумы одной и той же категории называют друг друга как если бы они были братьями и сёстрами, между тем как юные индивидуумы называют сестёр своих матерей матерями, и т.д. Утверждать, что это была просто «façon de parler», т.е. способ выражения своего уважения к старшим — значит легким манером избавляться от необходимости объяснитъ, почему именно этот способ выражения своего уважения, а не какой-нибудь другой, настолько преобладал среди множества племен различного происхождения, что у многих из них он уцелел вплоть до настоящего времени? Конечно, вполне возможно, что «ма» и «па» — такие слоги, которые всего легче произнести ребенку, но вопрос в том, почему этот «ребячий язык» употребляется взрослыми людьми и прилагается к известной, строго определенной категории лиц?
Почему у столь многих племён, у которых и мать, и её сёстры называются «ма», отец именуется «тятя» (что сходно с «дядя»), «дад», «да» или «па»? Почему наименование «матери», которое сперва давалось теткам с материнской стороны, было позднее заменено отдельным наименованием? и так далее. Но когда мы знакомимся с тем фактом, что у многих дикарей сестра матери принимает такое же участие в воспитании ребенка, как и сама мать, так что, если смерть уносит любимого ребенка, другая «мать» (сестра матери) готова пожертвовать собой, чтобы сопровождать ребенка в его путешествии в иной мир — мы, несомненно, склонны будем видеть в этих наименованиях нечто более глубокое, чем простую façon de parler, или способ выражения почтения. Мы еще более утвердимся в этом убеждении, узнав о существовании целого ряда переживаний (подробно рассмотренных Лёббоком, Ковалевским и Постом), которые все сходятся в том же направлении. Конечно, можно, пожалуй, утверждать, что родство считается с материнской стороны, «потому что ребёнок больше остается с матерью»; или же тот факт, что дети одного отца от разных жен, принадлежащих к различным родам, считаются принадлежащими к родам их матерей, можно, пожалуй, объяснять тем обстоятельством, что дикари «невежды в области физиологии»; но подобные ответы даже приблизительно не будут соответствовать серьёзности затронутых вопросов — в особенности если принять во внимание известный факт, что обязанность сына носить имя матери влечет за собою принадлежность к роду матери во всех отношениях, т.е. включает право на всё принадлежащее материнскому роду, а равным образом право на защиту с его стороны, право не быть утесняемым никем, принадлежащим к материнскому роду и обязанность отомщать родовые обиды этого рода. Даже если бы мы допустили на мгновение удовлетворительность подобных объяснений, мы вскоре убедились бы, что в таком случае придётся подыскивать отдельное объяснение для каждой категории подобных фактов, а эти факты очень многочисленны. Упоминая лишь немногие из них, требуется объяснить: деление родов на классы, в то время, когда не имеется никакого деления соответственно имущественным условиям или общественному положению; в особенности экзогамию, т.е. обязательство брать личную жену из другого рода, и никогда из своего, а равно и все последующие обычаи, перечисленные Лёббоком; завет крови, или обряды побратимства и ряд подобных же обычаев, имеющих целью засвидетельствовать единство происхождения; существование родовых богов, предшествующее появлению богов семейных; обмен жёнами, существующий не только среди эскимосов во времена бедствий (см. текст), но также широко распространенный среди многих других племен совершенно различного происхождения; тем большую слабость брачных уз, чем ниже ступень цивилизации; сложные браки — когда несколько мужчин женятся на одной жене, принадлежащей каждому из них по очереди; уничтожение брачных ограничений в период празднеств, или на каждый пятый, шестой и т.д. день; сожительство семей в «длинных домах»; обязательство воспитывать сирот, падающее даже в более поздний период на дядю с материнской стороны; значительное количество переходных форм, указывающих на постепенный переход от родословия по материнской линии к родословию по отцовской; ограничение числа детей родом, а не семьей, и снятие этого сурового ограничения во времена изобилия; то обстоятельство, что ограничения в семье являются позднее, чем ограничения в роде; принесение себя в жертву престарелыми родственниками, в интересах рода; родовая кровавая месть и многие другие привычки и обычаи, которые приняли характер «семейных дел» лишь тогда, когда установилась семья в современном значении этого слова; многие брачные и предбрачные церемонии, поразительные примеры которых можно найти в труде Лёббока и в работах некоторых современных русских исследователей; отсутствие брачного церемониала там, где родословие ведется по матриархальной линии, и появление такого церемониала у племен, следующих отцовской линии происхождения, причем все эти факты и многие другие [1] указывают, что, по замечанию Дюркгейма, брак, в современном смысле слова, «был только терпим и встречал препятствия со стороны враждебных сил»; уничтожение после смерти человека всего его личного имущества; и, наконец, громадную массу переживаний [2], мифов (указанных Бахофеном и многими его последователями), фольклор и т.д., — причем все они сходятся в своих свидетельствах в одном и том же направлении.
Конечно, всё это нисколько не доказывает, чтобы когда-либо был такой период, когда женщина была поставлена выше мужчины, или считалась бы главою рода, как это утверждал Бахофен. Это — вопрос совершенно иного разряда, и я склонен думать, что такого периода никогда не существовало. Равным образом факты эти не доказывают, чтобы было такое время, когда бы не существовало никаких родовых ограничений полового союза — такое предположение абсолютно противоречило бы всем известным фактам. Но если принять в соображение все факты, обнаруженные новейшими изысканиями, и притом рассматривать их во взаимной их зависимости, нельзя не прийти к заключению, что если даже и возможно было существование в первобытном роде изолированных пар с их детьми, то подобные зарождающиеся семьи были лишь терпимыми исключениями, а не установлениями того времени.
1. См. «Marriage Customs in many Lands», by H.N. Hutchinson, London, 1897.
2. Многие новые иинтересные формы переживаний собраны у Wilhelm Rudeck, «Geschichte der öffentlichen Sittlichkeit in Deutsсh1and». Обзор их был сделан Дюркгеймом в «Annuaire Sосiоlоgique», II, 312.
XII. Уничтожение частной собственности на могиле
В замечательной работе J.V. de Groot’а («The Religious Systems of China», 1892–97, Leyden) мы находим подтверждение идеи, высказанной в тексте. В Китае (как и в других странах) было время, когда всё личное имущество покойника уничтожалось на его могиле — его движимое имущество, его рабы и даже друзья и вассалы и, конечно, его вдова. Моралистам пришлось сильно бороться, прежде чем был положен конец этому обычаю.
У английских цыган обычай уничтожения всего движимого имущества на могиле покойника сохранился до настоящего времени. Всё личное имущество цыганской королевы, умершей в 1896 году, в окрестностях города Slough, было уничтожено на её могиле. Прежде всего пристрелили её коня и похоронили его. Затем разломали и сожгли телегу с домиком, в которой она ездила, и сожгли хомут лошади и мелкие принадлежности её хозяйства. В своё время об этом было сообщено в нескольких газетах, и я сохранил вырезки.
XIII. «Неделёная семья»
Несколько ценных работ о южно-славянской «задруге», в сравнении с другими формами семейной организации, появилось с тех пор, как была издана эта книга, а именно работа Эрнеста Миллера (в «Jahrbuch der Internationaler Vereinung für vergleichende Rechtswissenschaft und Volkswirthschaftslehre», 1897) и прекрасные работы И.Е. Гешова, «Задруга в Болгарии» и «Задружное владение и работа задругой в Болгарии» (обе на болгарском языке). Я должен также напомнить про хорошо известную серьёзную работу Богишича («De la forme dite «inokosna» de la famille rurale chez les Serbes et les Croates», Paris, 1884), упоминание о которой было опущено в тексте.
XIV. Происхождение гильдий
Происхождение гильдий было предметом многих споров. Нет ни малейшего сомнения в том, что ремесленные гильдии, или «коллегии» ремесленников, существовали в древней Греции и древнем Риме. Более того, судя по одному месту у Плутарха, при Нуме уже были изданы законы, касающиеся их. «Он разделил народ, — говорит Плутарх, — на ремесла… приказав им иметь братства, празднества и собрания и указав им, какое поклонение они должны совершать богам, соответственно достоинству каждого ремесла». Очевидно, трудовые коллегии не были изобретены или основаны римским королем, так как они существовали уже в древней Греции; по всем вероятиям, при Нуме они просто были подчинены королевскому законодательству, как это сделал пятнадцатью столетиями позже Филипп Красивый, подчинив ремесла Франции, к их вреду, королевскому надзору и законодательству. Относительно одного из наследников Нумы, Сервия Туллия, сохранилось известие, что он также издал некоторые законы относительно коллегий [1].
Вследствие этого вполне естественно, что историки должны были задаваться вопросом о том, не были ли гильдии, так сильно развившиеся в XII и даже X и XI столетиях, возрождением древних римских «коллегий», — тем более, что последние, как видно из вышеприведенной цитаты, вполне соответствовали средневековым гильдиям [2]. Известно, что корпорации римского типа существовали в Южной Галлии вплоть до V столетия. Кроме того, одна надпись, найденная во время раскопок в Париже, показывает, что корпорация nautae в Лютеции существовала при Тиберии; а в хартии, данной парижским «водным купцам» в 1170 году, об их правах говорится, как о существующих ab antiquo, т.е. со времён древности (тот же автор, стр. 51). Таким образом, не было бы ничего удивительного, если бы корпорации удержались в ранней средневековой Франции после нашествий варваров.
Но, допуская это, всё-таки нет никакого основания утверждать, что голландские корпорации, нормандские гильдии, русские артели, грузинские «амкари» и т.д. непременно также должны были иметь римское, или хотя бы византийское происхождение. Конечно, сношения между норманнами и столицею восточно-римской империи были очень деятельны, и славяне (как было доказано русскими историками, а в особенности Rambaud) принимали живое участие в этих сношениях. Так что норманны и русские могли занести римскую организацию трудовых корпораций в свои земли. Но когда мы видим, что артель является самой сущностью повседневной жизни русского трудящегося народа, уже в десятом веке, и что артель, несмотря на отсутствие, вплоть до настоящего времени, какого бы то ни было регулирующего её законодательства, обладает теми же самыми чертами, как и римская коллегия или западная гильдия, мы еще более склонны думать, что восточная гильдия имеет происхождение даже более древнее, чем римская коллегия. Римляне прекрасно знали, что их sodalitia и collegia были «тем, что греки называли hetairiai» (Martin-Saint-Léon, стр. 2), причем греческие hetairiai тесно связаны с родовым бытом; и поскольку мы знакомы с историей востока, мы можем утверждать, почти без боязни впасть в ошибку, что великие нации востока, а равным образом и Египет, также имели гильдейские организации.
Где бы мы ни находили эти организации, их существенные черты везде остаются теми же самыми. Это — союз людей, занятых одною профессиею или ремеслом. Такой союз, подобно первобытному роду, имеет своих собственных богов и собственный церемониал богопоклонения, всегда содержащий в себе некоторые таинства, особые для каждого отдельного союза. Он рассматривает всех своих членов, как братьев и сестёр — может быть (вначале) со всеми последствиями, которые налагались подобными отношениями в роде, или, по крайней мере, с церемониями, которые указывали или символизировали отношения между братом и сестрою, существовавшие в первобытном роде; и, наконец, в этом союзе существуют все те обязательства взаимной поддержки, какие существовали в роде; а именно: исключение даже самой возможности убийства в пределах братства, родовая ответственность всех братьев пред судом и обязательство, в случае возникновения недоразумений более мелкого характера, отдавать их на обсуждение судей, или, точнее, посредников из среды гильдейского братства. Таким образом, можно сказать, что гильдия складывалась по образцу рода и, по всей вероятности, ведёт от него свое происхождение.
Вследствие этого я склонен думать, что те же самые замечания, которые были сделаны в тексте относительно происхождения деревенской общины, могут быть в равной степени приложены к гильдии, артели, ремесленным и соседским братствам. Когда все узы, которые ранее соединяли людей в их родах, были ослаблены вследствие переселений, появления отеческой семьи и растущего различия занятий — человечеством был выработан новый территориальный союз в форме деревенской общины, и другой союз — союз по занятию — выработался на основе воображаемого братства. Создавался воображаемый род, который выражался между двумя или несколькими людьми «кровным братством» (славянское побратимство), а между бòльшим количеством людей различного происхождения, т.е. происходивших из различных родов, но населявших ту же самую деревню или город (или даже различные деревни или города), он выражался в форме фратрии, гетерии, амкари, артели, гильдии [3].
Что же касается до идеи и формы подобной организации, то её элементы уже наметились со времени периода дикарей и передавались вплоть до позднейшего времени. Нам известно, что у всех дикарей имеются в роде отдельные тайные организации воинов, колдунов, молодых людей и т.д., а также мистерии или таинства, в которых сообщаются сведения об охоте или способах ведения войны и соответственные заклинания и обряды (маскированные танцы и т.д.). Эти своего рода ремесленные мистерии, которые Миклуха-Маклай называл «клубами», были, по всем вероятиям, прототипами, образцами будущих гильдий [4].
Что же касается вышеупомянутого труда Е. Martin-Saint-Léon, то прибавлю, что он содержит очень ценные сведения относительно организации ремёсл в Париже (на основании известной книги Boileau, «Le Livre des métiers») и хороший свод сведений относительно вольных городов в различных частях Франции, со всеми библиографическими указаниями. Не должно, однако, забывать, что Париж был «королевским городом» (подобно Москве или Вестминстеру) и что вследствие этого свободные учреждения средневекового города никогда не достигли в нем того развития, какого они достигали в свободных вечевых городах. Корпорации Парижа действительно представляют «картины типической корпорации, рожденной и развившейся под прямым руководством королевской власти», как говорит Мартен-Сен-Леон, но не свободной гильдии вольного города. По той самой причине, что она развивалась «под прямым руководством королевской власти» (причине, которую автор рассматривает, как причину их превосходства, между тем как она была причиной их сравнительной слабости, причем он сам, в различных частях своей работы, вполне ясно указывает на то, как вмешательство имперской власти в Риме и королевской власти во Франции разрушило и парализовало жизнь ремесленных гильдий), — по той самой причине, что они развивались со вмешательством королевских чиновников, они никогда но достигли того поразительного роста и влияния на всю жизнь города, какого они достигали в северо-восточной Франции, а также в Лионе, Монпеллье, Ниме и т.д., или в свободных городах Италии, Фландрии, Германии и славянского востока.
1. «А Servio Tullio populus romanus relatus in censum digestus in classes,curiis atque collegiis distribytus». (E. Martin-Saint-Léon, «Histoire des corporations de métiers depuis leurs origines jusqu’à leur suppression en 1791». etc., Paris, 1897).
2. Римская sodalitia, насколько мы можем судить (см. того же автора стр. 9)соответствовала кабильским çofs.
3. Поразительно, с какой ясностью эта же идея выражена в известном месте у Плутарха, относящемся к законодательству Нумы о трудовых коллегиях. «И таким путем, — писал Плутарх, — он был первым, кто изгнал из города тот дух, который вел людей к таким заявлениям: «Я сабинянин», или «Я римлянин», или «Я подданный Тация», или «Я подданный Ромула». Другими словами, коллегиею уничтожалась мысль о различном происхождении.
4. Работа Г. Шурца (Н. Schurtz), посвященная «возрастным классам» и тайным союзам во время ранних (варварских) стадий цивилизации («Altersklassen und Männerverbände: eine Darstellung der Grundformen der Gesellschaft», Berlin, 1902), которая дошла до меня в то время, когда я уже читал корректуры настоящей книги, заключает в себе значительное количество фактов, подтверждающих вышеприведенную гипотезу о происхождении гильдий. Искусство постройки большого общинного дома, так, чтобы не обидеть при этом духов срубленных деревьев, искусство такой ковки металлов, которая примирительно действовала бы на враждебных духов, охраняющих металлы; секреты охоты, а также секреты церемоний и маскированных танцев, содействующих успеху охоты; искусство обучения мальчиков начаткам ремёсл и искусств; тайные способы успешной борьбы с колдовством врагов и, следовательно, искусство войны; искусство выделки лодок, сетей для рыбной ловли, капканов для животных и ловушек для птиц, с нужными заговорами, и, наконец, искусство женщин в деле прядения и окрашивания, — всё это в древние времена были «искусства», требовавшие тайны для их успешного выполнения. (В Англии «ремесло» и «колдовство» по сию пору означаются одним и тем же словом: craft — колдовство и ремесло.) Вследствие этого они передавались с древнейших времен в тайных обществах или «мистериях» одним тем, кто соглашался подвергнуться трудному, а иногда и мучительному вступительному обряду. Г. Шурц показал, как жизнь дикарей вся пронизана тайными обществами и «клубами» (воинов, охотников), которые имеют столь же древнее происхождение, как и брачные классы в родах, и заключают в себе уже все зачатки будущей гильдии, т.е. тайну, независимость от семьи, а иногда и от рода, общее поклонение специальным богам, совместные пиры и самосуд в пределах общества и братства. Кузница, а также и дом, в котором хранятся лодки, обыкновенно являются отделениями «мужских» клубов; а «длинные дома», или «палаверы», всегда строятся специальными искусниками, знающими, как умилостивить духи срубленных деревьев. На подобные же таинства есть немало указаний в изданиях «Геологической Съёмки Соединенных Штатов», посвященных Этнографии и Этнологии.
XV. Рынок и средневековой город
В работе о средневековом городе (Rietschel, «Markt und Stadt in ihrem rechtlichen Verhältnisse», Leipzig, 1896) Ритшель развил идею, что происхождение германских средневековых вольных городов следует искать в рынке. — Местный рынок, поставленный под покровительство епископа, монастыря или князя, собирал вокруг себя население торговцев и ремесленников, но не земледельческое население. Секторы («концы»), на которые обыкновенно делились города, расходившиеся по радиусам от рынка и населенные каждый ремесленниками данного ремесла, служат, по его мнению, доказательством этой теории: секторы обыкновенно составляли «старый город», а «новый город» составляла земледельческая деревня, принадлежавшая князю или королю. Деревня и город управлялись по различным законам.
Несомненно, что рынок играл важную роль в ранних стадиях развития всех средневековых городов, содействуя увеличению богатства граждан и внушая им идеи независимости: но, как было уже замечено Карлом Гегелем, автором очень ценной работы общего характера о германских средневековых городах (Die Entstehung des deutsehen Städtewesens», Leipzig, 1898), городской закон и закон рынка были две вещи
разные.
В своей обширной работе Гегель, на основании подробного исследования, пришёл, таким образом, к тому же заключению, что и я позволил себе высказать в настоящей книге, т.е. что средневековой город имел двойственное происхождение. В нём было, говорит Гегель, «два населения, жившие бок о бок: одно сельское, и другое чисто городское»; сельское население, жившее ранее при организации Almende, или деревенской общины, было включено в состав города.
Что касается до торговых гильдий, то заслуживает специального упоминания новая работа Herman van den Linden’а («Les Gildes marchandes dans les Pays-Bas au Moyen Age», Gand, 1896, в «Recueil de travaux publies par la Faculté de Philosophie et Lettres»). Автор следит за постепенным развитием политической силы и власти, которые эти гильдии понемногу приобрели по отношению к промышленному населению, в особенности по отношению к торговцам сукнами, и описывает лигу, заключенную ремесленниками, с целью противодействовать растущей власти этих гильдий. Идея, развиваемая в настоящей книге о появлении торговых гильдий в более поздний период, почти совпадающий с периодом упадка городских вольностей, находит таким образом подтверждение в изысканиях Н. van den Linden’а.
XVI. Сельская община в Англии. Современные ее следы
В то время, когда я готовил первое русское издание этой книги, в начале 1907 года, я получил замечательную работу д-ра Гильберта Слэтера, «Ограждение общинных земель, рассматриваемое географически», помещенную в «Geographical Journal» Лондонского Географического Общества за январь 1907 года. Д-р Слэтер изучил в этой работе не столько ограждение общинных пустошей и выгонов, сколько ограждение обрабатываемых полей, которые оставались — иногда до самого последнего времени — в общинном пользовании (иногда перешедшем в землевладение). Для пояснения своей мысли он берёт, как пример, село Кастор и Эйльзворс, близ Питерборо, где ограждение общинной земли, уничтожившее общину, произошло только в 1892 году. В этих двух деревушках все дома, кроме мельницы и железнодорожной станции, были скучены возле церкви и вдоль большой дороги. За домами лежали загороженные места, служившие, чтобы накормить на траве лошадей, и выгоны (paddocks). Затем, к северу и к югу тянулись пахотные земли, без всяких загородей, кроме там-сям уцелевшей межи, кое-где поросшей кустами.
Все домохозяева этого села, числом около двадцати, владели (вплоть до 1892 года) полосами, точь-в-точь, как в русской общине. Так например, ректор (т.е. священник), владевший 40 десятинами земли (100 акров) в пахотных полях, владел ими в 145 отдельных полосах (strips), ничем не отделенных от других полос, кроме борозды, проведенной плугом. Посреди этих пахотных полей оставалось несколько общественных выгонов; в сев.-зап. углу была пустошь — обычного типа английских commons, — а на юге, по р. Нен, простирались общинные луга, которые были все подразделены на полосы, еще меньшие, чем в пахотных полях. Все полосы, даже в пахотных полях, подлежали общинным правам выгона.
К работе д-ра Слэтера приложен план села Лакстона, до сих пор остающегося в общинном владении, и этот план поразительно схож, до тождественности, с планами русских общин, приложенными к известной книге П.П. Семенова о русской сельской общине.
Земледельческою единицею, — говорит Слэтер, — была тогда деревня, община, а не крестьянский двор. Фермер должен был работать не по своей фантазии, а по плану, выработанному сообща общиною. Система бывала обыкновенно усовершенствованная трехпольная, т.е. 1) пшеница, 2) яровое и 3) вместо пара — посевы гороха, чечевицы и т.п. мотыльковых и корнеплодных. (Самое имя пара — fallow — изменилось в follow crop, т.е. последующий посев).
Каждую весну все домохозяева собирались и определяли права каждого, судя по количеству «stints» (тягол?), которые он представлял. В общих выгонах stint представлял право пастьбы одной лошади, или 2-х коров, или 10-и овец. Луга были открыты для всех домохозяев с 1 августа (ст. ст.) до 2 февраля (ст. ст.), очевидно, от первого Спаса до Сретенья; озимое и яровое поле — от жатвы до посева, а что касается третьего поля, то каждый год решали, что на нем растить и когда его открывать для общинной пастьбы скота.
Когда общинное владение уничтожалось, то вся площадь разбивалась на известное число ферм, и каждый фермер должен был огородить свою землю.
Таковы интересные факты, открытые д-ром Слэтером. Затем он предпринял грандиозную работу. Оказалось, что хотя захват общинных земель совершался в XVIII и XIX веке во всей Англии и Уэльсе, тем не менее далеко не везде ограждали пахотные поля. Во многих графствах загораживались уже одни пустоши и выгоны. Тогда автор стал читать каждый из актов ограждения порознь, чтобы узнать, сколько в каждом отдельном случае уничтожалось общинного землевладения на пахотные земли (помимо лугов и пустошей), и он составил список, — какая часть из всей площади каждого графства находилась под пахотными полями в общинном владении. Оказалось, что в некоторых графствах она составляла четверть (Беркшэйр, Уорик, Уильтшэйр), треть (Норфольк, Нотгингам, Бек, Комбридж), или даже около половины (Йорк, Оксфорд, Бэдфорд, Рэтланд, Хёнтингдон, Нортамптон) всей площади удобных и неудобных земель графства.
Во всех этих случаях уже не бывало, однако, передела земли. Полосы в разных полях принадлежали каждому владельцу из поколения в поколение, с тех пор как они попали (иногда — даже путем покупки), тому или другому общиннику. Но будучи уже частными владельцами своих полос, общинники тем не менее продолжали сотни лет вести мирское общинное хозяйство, улучшая при этом систему земледелия.
Система общинного каждогодного передела земли, известная под названием «run-rig» (оборот полос) в Шотландии и Уэльсе, «run-dale» в Ирландии, и «rig ald rennal» в Кэйтснесе, существует по сию пору в Шотландии и, вероятно, кое-где в Ирландии [1]. В половине же XIX века она была очень широко распространена. Об ней говорил также Вильям Маршаль, упомянутый в тексте, описывая различные части Англии.
Вообще работа д-ра Слэтера, напечатанная в журнале Географического Общества, на которую он посвятил четырнадцать лет жизни, полна самых интересных данных об общинной пахоте, о «сложном плуге», о фермерстве по четыре хозяйства сообща [2], и вообще о различных типах сельской общины в различных частях Англии.
Упомянутая статья д-ра Слэтера вошла в его книгу «The English Peasantry and the Enclosure of Common Fields», изданную Школою Экономики в 1907 году, полную интересных данных. Из нее видно, например, что в 1873 году, на основании данных Королевской Комиссии, общинные поля (пахотные, обрабатываемые поныне) имелись еще в 905 приходах Англии и Уэльса, и покрывали 166.593 акра (60.700 дес.), и что в 500 других приходах имелось, по всем видимостям, еще около 100.000 акров таких же земель (всего, значит, около 98.500 десятин). Общинное владение пахотными долями сохранилось, таким образом, в десятой части всех приходов Англии и Уэльса, несмотря на все меры, принятые парламентом, чтобы убить эту форму землевладения.
1. В Кэмберланде (Уэльс) делянки назывались dalle или dole. Межа называлась rane (рэн). Отсюда run-rig, run-dale.
2. Напомню мимоходом, что в Канаде и Соед. Штатах четыре фермера, сидящие рядом на квадратной миле, часто складываются, чтобы сообща купить вяжущую «жатку» и другие сельско-хозяйские машины.
XVII. О сельской общине в Швейцарии
Переживания общинного владения в Швейцарии приняли некоторые интересные формы, на которые д-р Брупбахер любезно обратил мое внимание, приславши мне ниже названные сочинения.
Цугский кантон состоит из двух долин: долина Эгери и дно Цугской долины. В состав его входят — пользуясь терминологиею д-ра Карла Рюттиманна, — десять «политических» общин, т.е. общин, составляющих административные единицы, и во всех «этих политических общинах Цугского кантона, — говорит К. Рюттиманн, — кроме Менцингена, Нейхейне и Риша, — рядом с землями частного владения имеются обширные части территории (поля и леса), принадлежащие корпорациям общин (Allmend), большим и малым, которые заведуют этими землями сообща. Такие общинные союзы известны теперь в Цугском кантоне под именем корпораций. В политических коммунах Оберэгери, Унтерэгери, Цуг, Вальхвиль, Хам, Штейнгаузен и Хюненберг, есть по одной корпорации в каждой общине; но в общине Баар имеется пять отдельных корпораций».
Казна оценивает собственности этих корпораций в 6.786.000 франков (около 2.750.000 рублей).
Статуты этих корпораций признают, что владения альмендов представляют «их общую, нераздельную и неотчуждаемую собственность, которая не может быть закладываема».
Членами этих корпораций состоят древние «фамилии» бюргеров. Все же другие члены общин, не принадлежащие к древним семьям, не входят в корпорации и не пользуются правами на древне-общинные земли. Кроме того, несколько семей, в некоторых общинах кантона, состоят также бюргерами сельской общины Цуг. В времена существовал также класс поселившихся чужаков (Beisassen, присельщики), занимавший промежуточное положение между бюргерами и не-бюргерами, но теперь этот класс больше не существует. Одни бюргеры имеют права на Альменд (или корпорационные права), которые различны в различных общинах, и в некоторых из них распространяются на дома, построенные на общинной земле. Эти права, называемые Gerechtigkeiten, могут, однако, быть покупаемы, даже иностранцами.
Таким образом, приток чужаков произвел в общинах Цугской республики то же, на что Мясковский и М. Ковалевский указывали в других частях Швейцарии. Одни наследники древних общинников имеют право на общинные земли, довольно обширные до сих пор. Все, без различия, жители общины составляют только «политическую общину», т.е. административную группу, которая, как таковая, не имеет прав на общинное достояние [1].
Что касается до того, как общинные земли были поделены между общинниками, в конце XVIII века, и какие из этого возникли сложные формы землепользования, описание этого процесса можно найти в работе д-ра Карла Рюттиманна, «Die Zugerischen Allmend Korporationen», в «Abhand1ungen zum Schweizerischen Recht» проф. Max Caiür’а, 2 выпуска, Берн, 1904 (содержит также библиографию предмета).
Другая работа даёт превосходное понятие о прежней деревенской общине в Бернской Юре. Это монография д-ра Hermann Rennefahrt’a, «Die Allmend im Berner Jura», Бреславль, 1905, (в «Untersuchungen zur Deutschen Staats und Rechts-Geschichten von D-r Otto Gierke, fasc. 74, p. 227; содержит библиографию). Здесь прекрасно изложены отношения, существовавшие между барином и общинами, равно как и хозяйственные распорядки в этих последних. Здесь же дан очерк мер, принятых французами при завоевании Швейцарии в конце XVIII века, чтоб уничтожить сельскую общину, заставить её разделить свои земли и передать землю, кроме лесов, в частную собственность — и там же рассказано, как провалились эти законы. Другая интересная часть работы Реннефарта показывает, как общины Бернской Юры сумели, за последние пятьдесят лет, извлечь лучший доход из своих земель и усилить их производительность, не уничтожая общинного владения (см. стран. 165–175).
Монография д-ра Ed. Graf’а «Die Auftheilung der Allmend in der Gemeinde Schaetz», Берн, 1890, рассказывает ту же повесть деревенской общины и насильственного дележа ее земель в кантоне Люцерн.
Д-р Брупбахер, который прекрасно разобрал в швейцарской прессе все эти труды, прислал мне также следующее:
«Die Ursprung der Eidgenossenschaft aus der Mark-genossenschaft», д-ра Karl Bürkli, Цюрих, 1891 («Происхождение Швейцарской федерации из общины»), а также лекцию проф. Karl Bücher’a, «Die Allmende in ihrer wirthschaftlichen und sozialen Bedeutung», Berlin, 1902 («Soziale Streitfragen», XII) и другую, д-ра Martin Fassbender’a о том же.
Для ознакомления с теперешним положением общинной собственности в Швейцарии можно указать, между прочим, на статью «Feldgemeinschaft» в «Словаре Швейцарского народного хозяйства, социальной политики и управления», д-ра Reichesberg’a, т. I, Берн, 1903.
1. Кроме выгона, или вовсе никаких? желательно было бы знать.
XVIII. Ещё примеры взаимной помощи,
существующей теперь в деревнях Голландии
«Отчёт Нидерландской сельскохозяйственной комиссии» содержит много примеров, относящихся к этому предмету, и мой приятель, М. Корнелиссен, был настолько любезен, что сделал для меня выборки соответственных мест из объёмистых томов «Отчёта» («Uftkomsten van het Onderzoek naar den Landbouw in Nederland», 2 т., 1890).
Обычай иметь одну молотилку, которая объезжает многие фермы, нанимающие ее по очереди, пользуется очень широким распространением в Нидерландах, как и везде. Но иногда встречаются общины, которые держат одну молотилку для всей общины (т. I, XVIII, стр. 31).
Фермеры, не обладающие достаточным количеством лошадей для запряжки в плуг, занимают лошадей у соседей. Обычай держать общинного быка или общинного жеребца очень распространен.
Когда деревне нужно повысить почву (в низменных областях), с целью построить на ней общинную школу, или же когда крестьянин хочет построить новый дом, обыкновенно созывается «помочь» (bede). То же самое делается, когда фермеру приходится переселяться. Вообще bede является широко распространенным обычаем, и на «помочь» являются бедные и богатые со своими лошадями и телегами.
Наём сообща несколькими земледельческими рабочими луга для выпаса их коров встречается в некоторых частях страны; нередко также фермер, обладающий плугом и лошадьми, распахивает землю для своих наёмных рабочих (т. I, XXII, стр. 18, etc.).
Что же касается до фермерских союзов для покупки семян, вывоза овощей в Англию и т.д., то они стали повсеместными. То же самое наблюдается и в Бельгии. В 1896 году, семь лет спустя после того, как крестьянские гильдии начали основываться, сначала во фламандской части страны, и всего четыре года после появления в валлонской части Бельгии, уже насчитывалось 207 таких гильдий, с 10.000 членов («Annuaire de la Science Agronomique»), т. I (2), 1896, стр. 148 и 149).
XIX. Кооперация в России
Кооперация в России, сильно развиваясь в последние годы, приняла новые формы. Отвергнув выдачу дивидендов от предприятий своим членам, русские кооператоры решили употреблять все прибыли только на расширение дела и на полезные общественные предприятия. Так делали они уже до войны, создавая в своих деревенских потребительских лавках культурные центры и иногда прямо ставя целью распространение образования, улучшение путей сообщения и введение в деревнях разных общественных учреждений, — словом, ставя себе задачи, прежде считавшиеся делом земств или государства.
Затем, когда, по окончании войны, перед Россиею встала задача возрождения и усиления производительности земледельческой и промышленной, особенно кустарной, которая так необходима русской деревне, — кооператоры сразу поставили себе широкую программу культурного строительства. Прежде всего — поднять сельское хозяйство, причем они совершенно верно указали, что «никакой агрономической организации это не по силам, если на помощь не придёт совместная работа земледельческого населения России через их кооперативные учреждения» (Запис. кн. для Чл. Кооп.). Необходимы сотни тысяч опытных полей, улучшение семян и удобрения, возделывание более ценных растений, улучшение качества продуктов, плодосменное хозяйство, — и всё это кооператоры совершенно правильно ввели в свою программу.
Но их планы шли ещё дальше, а именно к использованию «спящих еще богатств России» — не путём концессий капиталистам, а путём местного строительства. Здесь предстоит не только использование лесных богатств и рыбной ловли на реках и озерах, которые быстро стали переходить в руки иностранцев, ведущих хищническое хозяйство, а также вообще в промышленности обрабатывающей и фабрично-заводской, в устройстве подъездных путей, и т.д., и т.д.
Во всём этом, при громадности крестьянского населения в России, кооперации, правильно понятой, как её понимал её основатель, Роберт Оуэн, предстоит сыграть в двадцатом вере такую почтенную роль, какую сыграли в конце средних веков гильдии и вольные города.
| Заключение | Оглавление |
Источник http://oldcancer.narod.ru/anarchism/https://kropotkin.site/vzaimnaya-pomoshh-prilozheniya