Несколько слов старого друга о Петре Кропоткине

Об отдельных эпизодах из жизни Кропоткина так часто писалось, что я не буду о них говорить. Я приведу только некоторые черты его характера, которые представляют интерес.

На съезде революционеров 1881 г. в Лондоне, на котором я был секретарем и переводчиком, Кропоткин все время был на трибуне. С девяти часов утра и до полуночи, с перерывом на один час, в полдень, на обед, в спертом воздухе, насыщенном табачным дымом, Кропоткин горячо защищал свой идеал. Большинство членов съезда — Малатеста, Луиза Мишель, Эмиль Готье, Викторина Руши, Шовьер, мисс Леконт из Бостона, Чайковский, Санц из Мексики и др. — были против него. Никто не хотел признать определения революционной морали, которое так сильно занимало Кропоткина, что он забывал из-за него даже организацию Интернационала, главную цель съезда. Тем не менее, друг наш был так красноречив, что после трехдневных дебатов съезд единогласно принял идеи, которые вначале были отвергнуты.

Это напоминает мне латинскую пословицу, которая гласит, что капли воды долбят камень, не силою, но последовательностью ударов.

На всех съездах Кропоткин перетягивал на свою сторону своих противников благодаря именно неутомимой настойчивости, с какой он постоянно брал слово и выдвигал все новые и новые аргументы.

Известно, что Кропоткин обладал удивительным лингвистическим талантом. Он кроме своего родного русского языка прекрасно знал французский, английский, итальянский, немецкий и т. д.; он говорил на всех этих языках не запинаясь, не ища слов. Человек поражался, когда видел, как он без всякого затруднения переходил от одного языка к другому, отвечая своим оппонентам.

Однажды он должен был прочесть реферат в зале Tottenham Court Road, в Лондоне. Услышав, что в аудитории говорят на всевозможных языках — настоящее вавилонское столпотворение — он спросил, на каком языке он должен произносить свою речь. Там были французы, эмигрировавшие в Англию после 1848, 1851, 1871 гг., немцы, русские, сербы, испанцы и т. д. Как секретарь митинга, {177} я заявил, что, так как мы в Англии, где большинство из нас уже жило давно, то, по-моему, оратор должен был говорить по-английски, что он и сделал. Но я заметил, что французы и славяне мало-помалу уходили. Я побежал за ними и спросил их, почему они уходят. Они сознались, что не понимали английской речи (среди них был один булочник, бежавший из Франции после июньских дней). Тогда я должен был им обещать, что Кропоткин резюмирует свою речь на различных языках. Кропоткин охотно согласился это сделать.

Кропоткин часто был слишком добр. Он не хотел верить, что среди нас в Лондоне кишели шпионы. Во французском квартале был тогда один молодой еврей, по имени Мошкович, относительно которого меня предупредили. Этот Мошкович был чародей, он говорил бегло по-русски, по-немецки, по-английски и т. д. Мне говорили также, что он знал итальянский и испанский языки, но он утверждал, что совершенно не знал ни того, ни другого. Я предупредил Кропоткина, что это шпион. Итальянцы, которых я предупредил немного поздно, открыто говорили в своих группах в его присутствии, так как он, якобы, не понимает по-итальянски; но некоторые по приезде в свою страну были арестованы. Мое запоздавшее предупреждение, таким образом, оправдалось. Этот Мошкович распустил разные клеветы против Малатесты, де Мартис и большинства итальянских товарищей, вскоре он был объявлен шпионом; он бежал в Америку, где переменил имя и продолжал свое гнусное дело. Кропоткин, до этих событий, сдружился с ним и несколько раз приходил ко мне вместе с ним.

Кропоткин хотел преподавать философию своей жене и взял у меня книги по философии на русском языке. Спустя некоторое время ему пришла в голову несчастная мысль вернуть мне взятые книги через этого Мошковича, но я не увидел больше ни этого человека, ни своих книг. Он должен был принести мне также чрезвычайно редкое произведение — исследование Скребинского в шести томах о положении крестьян в России, изданное царским правительством, которое потом заставило сжечь все тома, когда увидело, что революционеры использовали их в целях своей пропаганды. Этот труд, который нельзя нигде найти, которого нет даже в Парижской и Лондонской национальных библиотеках, был потерян благодаря слишком большой доброте Кропоткина. Эти черты сами по себе не имеют большого значения, но они помогают понять истинный характер Кропоткина.

Во всяком случае Пьер, как мы его звали, был человек мощного ума, предтеча и в то же время мученик дела революции. {178}

< Назад

ОГЛАВЛЕНИЕ

Вперед >

Источник: Электронная библиотека им. Усталого Караула
http://karaultheca.ru/rus-an/sbornik1922.htm