П. Кропоткин. К чему и как прилагать ТРУД ручной и умственный.
V.
Соединение умственного труда с ручным.
Мы подошли теперь к одной из крупных задач, стоящих перед современными образованными обществами: к объединению ручного труда с умственным.
В былое время ученые не брезгали ручным трудом. Итальянец Галилей был великий ученый, сильно двинувший вперед науку, — и он сам делал себе телескопы для изучения небесных светил. Англичанин Ньютон, открывший основной закон мироздания — взаимное притяжение всех небесных тел, казалось бы, должен был быть чисто кабинетным ученым; а между тем он сам шлифовал стекла для своих опытов, и сам сделал себе очень хороший телескоп. Германский философ Лейбниц, который открыл новый способ вычислений и этим сильно двинул вперед естественные науки, изобретал повозки, движущиеся без лошадей. Великий шведский ботаник Линней, описавший все растения северного полушария и давший им имена, учился ботанике, помогая своему отцу, садовнику. Таких примеров можно привести множество.
Теперь этого нет. Масса рабочих получает так же мало образования, как и их деды и отцы; но ученые перестали работать своими руками. Ученый, говорят они, должен открывать законы природы; прилагать их к технике будет инженер, а рабочий должен ограничиться работой в какой-нибудь части какого-нибудь производства: выделывать, например, как говорил Смит, «семнадцатую часть булавки». Понимать и изобретать новые машины — не его дело: на то есть инженеры-техники. Из ученых, только химики продолжают ручную работу в лабораториях — и оттого химия превзошла в 19-м веке другие науки в важных открытиях. Да еще в Соединенных Штатах нет такого строгого отчуждения между умственным и ручным трудом, и оттого, должно-бьіть, мы обязаны американцам таким множеством изобретений.
К счастью, за последние десятилетия и в Европе стали замечать этот недостаток нашего образования, и повсеместно на очередь начал выдвигаться вопрос о необходимости такой школы, где обучение наукам шло бы рука об руку с обучением ремеслу. И мало-по-малу среди передовых людей стала складываться мысль о новой школе, где к восемнадцати годам юноши обоего пола получали бы такую научную подготовку, что могли бы продолжать самобытную научную работу, и вместе с тем, приобрели бы такой навык в одной или нескольких отраслях производства, что были бы в состоянии принять участие в полезной, производительной работе.
Но как поставить обучение в школе — так, чтобы ученики не получали бы одно только поверхностное образование, как в науках, так и в ремеслах? Как достичь серьезного образования и в том и в другом?
* * *
Для обучения ручному труду в школе уже выработались два способа, при чем оба имеют свои достоинства.
Один из них, горячо рекомендованный еще Руссо, недавно разработан был в Швеции и известен теперь под именем слейда (slöjd). Он состоит в том, что детей, уже в младших классах, приучают мастерить разные безделки,— коробки, ящички для часов и т. п., а потом, в старших классах их учат делать вещи более солидные, например, скамьи и столы для школы, учебные пособия и т. п.
Этот метод, благодаря учительским классам, устраивавшимся каждое лето, на разных языках, в городе Nääs, имеет много сторонников в западной Европе. Я знавал учителей, побывавших на этих курсах: они возвращались восторженными поклонниками слейда.
Другой метод был выработай одним французским рабочим-фурьеристом и был применен с большим успехом Деллавосом, в бывшем императорском Московском Техническом Училище. Я познакомился с ним через одного моего ученика, которого я подготовил к поступлению в это училище. Теперь этот метод введен в нескольких высших технических училищах Соединенных
Штатов (в Чикаго, в Тескаги), где он известен под именем „Московского метода“, и в Шотландии — в абердинской технической школе. В России же, Московское Техническое Училище, сколько мне известно, было преобразовано к худшему во время реакции Александра III.
Сущность этого метода состоит в том, чтобы рядом со строго-научным, высшим образованием обстоятельно научить молодых людей основаниям четырех основных ремесел: столярного, токарного, литейного и слесарного (то же самое — с химией в химическом отделении училища). На каждое ремесло давалось по году; а потом, на пятый год, студенты уже делали на заказ различные машины или приборы, при чем на международных выставках они всегда получали высшие награды. В те же пять лет они изучали высшую математику и механику в таких же размерах, как и мы, студенты математического факультета.
При обучении ремеслам в системе Деллавоса руководились тем, что в основе каждого ремесла лежит тщательная выделка некоторых основных вещей. В столярном ремесле, в основе лежит уменье точно выстрогать основные формы: брус, доску, а затем — точно обструганный цилиндр, и вырезать различные сращивания досок и брусьев. В основе токарного ремесла лежит уменье хорошо выточить цилиндр, конус, шар и винт; а в слесарном— уменье точно выточить те же формы из металла. Научившись этому, человек может потом научиться в совершенстве разным ремеслам.
Преимущества этой системы очевидны. А чтобы молодежи не было скучно сидеть над брусьями и цилиндрами, выделанные ими части, слегка исправленные учениками высшего класса, шли в дело и в продажу — либо как безделушки, либо как части выделываемых училищем приборов и машин (молотилок, локомотивов и т. д.).
Такое образование давало прекрасных инженеров и механиков; тогда как в слейде есть серьезная опасность. Хотя он, несомненно, приохочивает детей к ручному труду, он может также приучить их к неточной работе, от которой потом очень трудно исправиться. В жизни наверное, найдется нечто среднее между обеими системами. Но нужно помнить, что введение в школу „какого-нибудь“ ручного труда, лишь бы назвать школу „трудовою“ (как это проповедуется в одной из современных русских брошюр), рискует подготовить людей, которые никогда хорошо не научаться никакому ремеслу.
Конечно, детей можно заинтересовать ручным трудом, только давая им делать вещи, которые они сами закончат. В этом отношении шведская метода верна. Но и тут необходима точность и законченность работы, а ее трудно достигнуть, не привыкнув к точной выделке основных частей доски, бруса, винта и т. д.
* * *
Возникает, однако, вопрос: „Возможно ли, при такой системе, дать серьезное научное образование?“.
Опыт Московского Технического Училища позволяет ответить на этот вопрос утвердительно. Будучи сам студентом математического факультета, я видел работы по математике учеников специальных классов Московского Техническое Училища и убедился, что их теоретические знания не уступали нашим. Подобный же ответ мне дали в Чикаго и в негритянском техническом училище в Тескаги.
Дело в том, что ручной труд поразительно облегчает изучение математики — как геометрии, так и алгебры и высшей математики, а также физики, химии и всех естественных наук.
Известно, что основатель геометрии Пифагор открывал теоремы, раскладывая палочки на земле; а другой великий геометр, Эвклид, только изложил свою геометрию в виде дедуктивной науки, т. е. выводя первые теоремы из аксиом, а затем одну теорему из другой. Поэтому учить детей геометрии надо тем же путем, каким доходил до нее Пифагор, смело пользуясь при этом ножницами и вырезками из бумаги и картона.— «От рук к мозгу», как говорил Песталоцции. Вообще, геометрии следует учить 6 виде задач. По личному опыту (при чем я пользовался прекрасным русским задачником) могу подтвердить, что таким путем достигаются прекрасные результаты, если ученики уже не приобрели скверной привычки, зазубривать доказательства теорем.
Юноша, решивший сам, без посторонней помощи, несколько начальных геометрических задач: построить угол, равный данному, разделить его пополам, возвести перпендикуляр, построить треугольник равный данному и т. д.), получает новое понимание не только математики, но и науки вообще. И это понимание еще более расширяется, если те же задачи ученики решают на дворе при помощи шнурка и кольев, а потом, переходя к геометрии в пространстве, сбивают из кольев профили железнодорожных насыпей и прорезов в них. Польза тригонометрии становится тогда ясною, и понимание астрономии поразительно облегчается.
Затем, в физике — после того, как я в тюрьме, в Клерво, учил ей своих товарищей рабочих, — я не могу понять, как можно ее преподавать, не поясняя физические законы простыми приборами, которые легко могут делать сами ученики. Все начало физики, т.-е., в сущности элементарную механику, следовало бы проходить, делая вместе с учениками простые приборы для пояснения законов [1].
Физическую географию тоже следует проходить, все время делая опыты, поясняющие складчатость земной поверхности, океанские течения, пассатные ветры. Все это можно делать с самыми простыми средствами, везде имеющимися под рукой, не говоря уже о тех простых приборах, которые могут делать ученики, и которыми могли бы обмениваться школы.
Когда убеждаешься на деле, какая при этом получается экономия времени (даже в том случае, если для начальных понятий затрачивается немного больше времени), то просто стыдно становится за нашу школу, которая, создавшись из монастырских схоластических школ, до сих пор держится их рутинных способов преподавания. Пора понять, что лучше пройти в школе часть физики, но так, чтобы ученики научились учиться ей, чем пройти всю физику на память, никогда не знать ее, и забыть ее тотчас по окончании курса.
Точно также всякий, кто присмотрится к теперешнему обучению ремеслам, поймет, какая невероятная потеря времени идет и в этом обучении. Он поймет также, как легко приобретаются дурные привычки в работе, если в основу обучения не положена с самого начала привычка к точной работе. Он поймет, наконец, что истинная быстрота работы никогда не будет приобретена, если мастеровой привыкнет к работе кое-как, тяп-да-ляп, и как сплошь да рядом леность (когда она происходит не от физических причин) развивается именно потому, что ученик ничего не научился делать хорошо, красиво.
Понятно, что и здесь не следует Пересаливать. Надо помнить, что детей надо заинтересовать в том, что они делают; а потому, требуя от них, чтоб брусок или цилиндр был тщательно сделан, надо требовать этого потому, что брусок или цилиндр войдут во что-нибудь, как части нужной машины. Так делали, между прочим, в училище Деллавоса, и училище немало выручало от продажи своих машин и приборов, чем и уменьшалась годовая плата за содержание. Но скоро пришла реакция Александра III, пришло другое начальство, и хорошее в училище было уничтожено. Спасибо, что в Чикаго и Абердине оценили это хорошее и спасли от забвения.
До сих пор речь шла только о преподавании естественных наук; но то же относится и до наук общественных. Возьмите, например, историю. Мы рассказываем детям о жизни Греции или Рима и не даем себе труда показать им, как живет наша деревня, или наш город, какое их общественное устройство, какие у нас общественные учреждения и религия. Как идет теперь, и как прежде шла общественная жизнь в наших вольных городах; какую роль играет город в образовании и в торговле, а его Кремль (или укрепление) в защите от набегов; какую роль играют в жизни обществ общественный инстинкт и какова роль личного самопожертвования в развитии человечества.
И так во всем. Подобно тому, как в моем детстве нас учили ботанике по картинкам в книге, никогда не рассматривая живого цветка, так точно теперь учат юношей политической экономии, ни разу не познакомившись основательно с фабрикой во всей ее жизни и работе, с деревенской ярмаркой, с товарообменом в действительной жизни.
Но расстаньтесь с этой «схоластической», никуда негодной методой ученья, и вы увидите, как легко будут находиться новые способы преподавания; как быстро будет развиваться ум детей; как их сердце будет раскрываться для учений взаимности, добра и общественности, — тех чувств, на отсутствие которых мы так жалуемся сейчас, особенно в русской жизни.
* * *
Допустим теперь, что какой-нибудь город или область дает такое образование бесплатно всем своим детям; что каждое [дитя] из них выходит в 18 лет из школы с хорошею научною и общественною подготовкою и с хорошим знанием одного ремесла и основ всех прочих. Легко представить себе, как сразу изменится вся жизнь общества.
«Благосостояние для всех» перестанет быть коммунистическою мечтою: оно начнет воплощаться в жизни.
Но, возникает очень важный вопрос: не проиграют ли от этого наука и искусства? Не понизится ли научное и художественное творчество?
Опыт отвечает на это: «Нет! наоборот, есть полное основание думать, что то и другое повысятся, и вот почему».
Одним из величайших и плодотворнейших открытий 19-го века была так называемая механическая теория теплоты, т.-е. открытие, что теплота — вовсе не какая-то жидкость, сообщаемая нагреваемому телу (так учили нас в моем детстве), а движение: усиленное дрожание частичек того куска дерева или железа, который мы нагреваем. Это открытие, через технику, повлияло на всю нашу жизнь.
Замечательно, что догадывались об этом уже в конце 18-го века,—между прочим, англичане Румфорд и Дэви и наш Ломоносов; но вошло это в науку только в 60-х годах 19-го века: только тогда, когда на тысячах железных дорог искры сыпались из-под колес вагонов, когда тормозили поезд, и в кузницах, когда массы железа накаливались под ударами гигантских паровых молотов.
Дело в том, что вообще изобретения не являются плодом открытых учеными законов природы, а в большинстве случаев открытие законов является результатом изобретений.
Механическая теория теплоты явилась результатом изобретения паровых машин и железных дорог; теория висячих и американских мостов была разработана после того, как выстроены были тысячи таких мостов; бактериология Пастера создалась сто лет после открытия прививки оспы, и т. д.
Конечно, всякое научное открытие в свою очередь дает начало дальнейшим изобретениям. Но до сего времени, как очень верно заметил один очень крупный ученый, Гельмгольц, искусство всегда шло впереди научной теории. Вот отчего большинство великих изобретений — паровая машина, железная дорога, пароход, ткацкая машина и т. д., были изобретены не учеными, а людьми ручного труда: инструментным мастером Уаттом, мастеровым Стивенсоном, учеником-ювелиром Фультоном, ткачом Харгрэвсом и т. д.
И явились эти изобретения преимущественно из Англии, потому что в Англии в конце 17-го века стала быстро развиваться промышленность, и тысячи мастеровых взялись изобретать всевозможные машины, чтобы выкачивать воду из угольных шахт, прясть основу для ткачей, перевозить тяжести, строить корабли.
Конечно, есть и всегда будут отдельные случаи, где великое открытие или изобретение было приложением научного закона. Но они редки, сравнительно с бесчисленными открытиями, делаемыми в связи с ручным трудом или вследствие его.
Во всяком случае, ученые и художники могут только выиграть, если часть своей жизни они будут отдавать ручному труду.
Насколько лучше, с такою подготовкою, исследователи жизни обществ и историки поймут ход развития человечества! Насколько медицина лучше поймет значение здоровых условий жизни, если молодые доктора сами будут ухаживать за больными! Насколько сильнее поэт поймет красоты природы и познает сердце человека, если будет встречать восход солнца в поле, за плугом, вместе с другими пахарями, или вместе с матросами в бурю, на корабле, если он познает на опыте всю поэзию труда и отдыха, радости и горя, борьбы и победы вместе со всеми!
__________
1. Тогда нужно, конечно, чтобы сам учитель понял, что, например, Атвудова машина — не что иное, как прибор для замедления падения гирьки, не изменяя законов падения, и что этого можно достичь, приделав к стене блок, повесив на него две равного веса гирьки и прибавляя небольшую тяжесть к одной из них. Тогда он увидит, что то же замедление достигается, протянув наклоненный туго натянутый шнур из второго этажа во двор и пуская по нем ключ. И так далее, без конца, во всей физике.
IV. Мелкое производство в промышленности |
ОГЛАВЛЕНИЕ | VI. Заключение |